Кивнув в ответ на их «добрый день», она провожала всадников взглядом, без слов и — пока что — без слез...
***
Идем по хлюпкому да хрусткому снегу. Если б это не в городе, так и жаворонков, может, услышали бы. Бывалый журналист и хороший, серьезный парень рассказывает:
— А самое, брат, страшное, что я за всю войну увидел, так это в первый день, когда мы отступали из-под Белостока. В вагоне одна молодичка сошла с ума от страха. Молодая, красивая, с сыночком. Он плачет: «Мама, мамка, это я, твой Витя! Я!..» А та бьет его и гонит от себя. А он все плачет...
***
Веселый летчик, отлично поработавший для нашей победы над фашизмом, рассказывал, по-мальчишечьи радостно смеясь, как он возвращался сюда, в родное донское село, на трофейном «оппеле».
— Взял, зараза, да заглох. За три километра от батькиной мазанки! Дед Афоня меня дотащил на быках. Теперь часто слышишь: «Так это ж было в том году, когда дед Афоня Николу привез». История!..
После войны командовал полком. По утрам, перед учебными полетами, прежде сам вылетал — «нюхать воздух». И не мог удержаться, чтобы не пролететь над родной Поповкой, не помахать крылом.
А мать, старенькая бабка Нюся, лишь заметит, что самолет крылом машет:
— Це мий, падлюка!
Не для экзотики записываю, а улавливая здоровое ощущение связи с родным, с мудрой народностью.
***
Шестнадцать лет прошло, а я вот снова вспоминаю горячее лето сорок пятого и старушку — солдатскую или партизанскую мать,— которая, придя из колхоза в город, купила в пивном ларьке бокал жидкого, несладкого морса и присела у забора на земле, запивая этим морсом сухой кусок черного хлеба...
***
Множество остриженных голов и пытливых глаз... Фабзайцы.
Женщина, по виду старая учительница, говорит с трибуны:
— Моя девочка закрыла своей грудью амбразуру вражеского дота...
Сколько она когда-то беспокоилась о здоровье этой нежной детской грудки!..
А теперь вот говорит спокойно:
— Она поступила так, как поступил бы каждый советский человек... Учитесь, дети, будьте настоящими патриотами.