– Неплохо, инспектор, – раздался слева звонкий резкий голос. – Еще немного, и у вас будут хорошие шансы на победу в лыжных гонках для младших школьников.

От неожиданности я оступился, лыжа вонзилась в снег, нога вывернулась, и я, нелепо взмахнув палками, рухнул на бок.

– Восхитительно! – даже взвизгнув от юношеского восторга, захохотала Моник и захлопала в ладоши. – Да вы еще и превосходный комик!

Странно, что я не заметил ее. Девушка сидела немного в стороне, на черной туше своего Буцефала. В белоснежных маленьких ровных зубках дымился окурок. В больших, закрывавших половину лица очках отражалась моя жалкая, облепленная снегом фигура. И каждая моя неловкая попытка подняться отчетливо регистрировалась в их жестоком зеркале.

– Зачем вы здесь? – спросил я.

– Затем же, зачем и вы, господин инспектор, – криво усмехнулась Моник.

– Чтобы уединиться? – удивленно проговорил я.

– В каком-то смысле, – бросила Моник и снова захохотала.

Краем глаза я заметил у себя за спиной движение и, обернувшись, встретил неизменно доброжелательный и искрящийся неподдельным весельем взгляд голубых глаз из-под светлой, красиво растрепанной ветром челки.

– А, это вы, инспектор, – начал было Олаф, подавая мне руку, чтобы я мог подняться.

– Я не инспектор! – рявкнул я, окончательно взбешенный его дружелюбием и любезностью, и, оттолкнув его руку, сбросил лыжи и встал, отряхиваясь и тяжело дыша.

– Как хотите, – равнодушно пробормотал Андварафорс.

– Вот именно, как хочу!… – прорычал я, сгреб в охапку лыжи и палки и, стараясь осторожно ступать на больную ногу, побрел в сторону отеля.

– Вам точно не нужна помощь? – поинтересовался Олаф.

Я не ответил, и вслед мне полетел звонкий хохот Моник.