— Знаешь, что, — сказал я, прямо глядя ей в глаза, — у меня очень большие планы на сегодняшнюю ночь.

Ордынцева посмотрела на меня, смутилась, но не возразила.

— К тому же сейчас выезжать уже поздно, в Троицк мы доберемся только поздно вечером. И еще я хочу попробовать провернуть одно дельце.

— Что за дельце? — спросила Даша, не возразив против остального.

— Мне нужно как-то легализоваться. Пока я жил в деревне, все мои партийные документы устарели.

— Ты что, хочешь получить здесь новые документы?

— Именно.

— Я все сама организую, когда вернусь в Губком.

— Думаю, там мне светиться не стоит, — сказал я. — Тем более связываться с проигрывающей партией.

— Знаешь, товарищ Алексей, ты говоришь столько новых для меня слов, что я иногда думаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь!

Я не стал выяснять, что она имеет в виду, перевел разговор на частность:

— Что ты не поняла из того, что я сказал?

— Я все поняла, но почему ты сказал, что не хочешь светиться? Я никогда не слышала такого выражения.

— Я не всегда жил в глухой деревне, а в нашем городе все так говорят.

В каком городе я жил, Ордынцева, слава богу, не спросила. Спросила другое:

— Как ты собираешься получить новые документы?

— Коррумпируя партийных лидеров, — ответил я. — Это тоже тебе не понятно?

— Понятно, я кончила гимназию.

— Вот и прекрасно, сейчас я отремонтирую сапоги и произведу товарообмен.

Сапоги погибшего командира продотряда после того, как я их слегка распотрошил, валялись у нас под топчаном. Я не стал выделываться, прибил ручкой нагана старыми гвоздями оторванные каблуки и отправился к местной красавице, кладовщице Ольге.