Мы выпили и закусили вкусным, нежным салом.

— Вот так после победы мировой революции будет выпивать кажный трудящийся человек! — пообещал он.

Вернулась с сапогами запыхавшаяся товарищ Ольга, острым взглядом оглядела стол.

— Уже успели? Не могли меня подождать? — с упреком спросила она.

Сапоги, чуть не ставшие яблоком раздора, действительно не стоили ломаного гроша. У них были широкие, раструбами, сто лет не чищенные, порыжевшие от времени голенища, протертая до сквозных дыр подошва и заскорузлая, потрескавшаяся кожа. Непонятно было, зачем они понадобились низкорослому продотрядовцу. С товарищем Августом, напротив, было все ясно, он обладал фантастической скупостью, и что-то отдать ему было тяжело исключительно из моральных соображений.

— Вот, забирайте, — небрежно сказала женщина, ставя сапоги посередине стола. — Вам сапоги интереснее, чем живой товарищ!

Возразить было нечего, а так как товарищ Август продолжить застолье и насладиться любовью коммунарки больше не предлагал, я забрал опорки и ушел из штаба.

В гостевой комнате раздетая по пояс товарищ Ордынцева мыла в тазу голову. После своего вчерашнего вынужденного стриптиза я не стал извиняться, вошел и сел на топчан.

Даша без красноармейской формы оказалась тоненькой, стройной девушкой с худенькой спиной. Лицо у нее было в мыльной пене, и она не увидела, кто вошел.

— Кто это? — испугано спросила она.

— Это я, Алексей.

— Как, как вам не стыдно! — воскликнула она и присела на корточки, обхватив себя за плечи руками.

После своего вчерашнего переодевания у меня было, что ей сказать по этому поводу, но я решил не мелочиться и извинился:

— Я не знал, что вы моетесь, не стесняйтесь, я на вас не смотрю.

Почему-то мы оба непроизвольно перешли на «вы», может быть, потому, что в эту минуту перестали быть товарищами?

— Выйдите, пожалуйста, — жалобно сказала она, — и последите, чтобы сюда никто не вошел.

Мне ничего другого не осталось, как встать на страже дверей с наружной стороны. Минут через двадцать она кончила мыться и сказала, что я могу войти. Даша была уже в нательной солдатской рубахе с замотанной полотняным полотенцем головой.

— Разве можно так пугать? — с упреком сказала она. — Я же невесть что подумала!

Начинать ерничать по поводу свободных революционных отношений полов мне не хотелось. Поэтому я еще раз извинился за то, что вошел без стука. Она на это только хмыкнула.

— А это еще что? — спросила Ордынцева, разглядывая валяющиеся на топчане сапоги.