– Давай в карты порежемся, – сходу предложил Сега.

– Давай.

Тачку оставили под окнами на солнышке, сами перебрались к крыльцу в тенечек.

– Танька-то не учудит? – спросил я.

– Фиг ли с ней сделается, – уверенно пожал плечами Сега. – Будет букашек собирать да цветочки нюхать. Дальше огорода не уползет, – уверенно заключил он.

И думал так не без основания. Танька росла девахой не только улыбчивой, но и на редкость самостоятельной и послушной. К тому же откровенно побаивалась любимого своего брата, который запросто мог залепить затрещину, благо было у кого учиться.

Мы подтащили по два кирпича, уселись на них, и игра пошла. Дулись в буру и очко попеременно. Ну, не в дурака же на самом деле двум «мужикам» резаться!

Кстати, с картами у меня особые отношения. Играть в них я научился раньше, чем в шашки, и уж тем паче в шахматы. Играл неплохо, дружбанов своих обыгрывал слегка и на том попался глупо и нелепо, но с последствиями тяжелыми.

Меня пригласили в компанию взрослые пацаны, и, конечно, я сел, раздувшись от гордости: свой среди больших! Играли в буру. Игра сугубо зонная, где сокамерников раздевают догола, если компания играет против одного. Но мне то еще не было известно. Я сел радостный и возбужденный и даже выиграл одну партию. Играли по малой, на мелочь. Думаю, специально, чтобы сразу не спугнуть меня. Но, кроме одной первой партии, не позволили выиграть больше ни одной. При этом я, как и положено глупому новичку, азартно пытался отыграться. Играли по мелочи, а я еще и в долг. Опомнился, когда тот вырос до тридцати рублей. Сумма для меня запредельная. Но карточный долг – статья особая, не отдать не позволят. Единственное, в чем пошли навстречу мне, десятилетнему пацану, – это возможность отдавать долг постепенно. И где-то месяца полтора, получая дома рубль на булочку для школьного завтрака, я отдавал его тем пацанам. А они смеялись: «Может, еще партийку раскинем!» С тех пор в карты на деньги не играл. Никогда!

С Сегой играли на щелбаны. Летали карты, раздавались щелбаны, мы дурачились и смеялись. Притихшая сзади Танька не мешала. Только когда солнце оказалось в зените, мы утомились, посмотрели назад и ужаснулись. Послушная подопечная действительно не стала нам мешать. Выбравшись из тачки, она заползла в лужу расплавившегося на солнце гудрона. Каким-то образом вывернулась из намертво прилипшего к гудрону платьишка своего, а оставшись в трусиках и майке, перемазалась с ног до головы. И уже не ползала, а лежала кверху черным пузом, смотрела на нас выжидательно, решая, заорать или молчать по-прежнему.

– Что делать-то? – растерянно спрашивал Сега.

– Отмывать как-то.

– Хрен тут отмоешь, отскребать придется.

Мы понимали, что везти её домой в таком виде нельзя. Сега решил, что платье он дома засунет куда-нибудь подальше, а вот «морду» надо оттирать. Мы поплевали на ладони и принялись за дело. Не тут-то было: гудрон не оттирался. Я сбегал домой, притащил мыло с мочалкой и ведро с водой. Эффект тот же. Скипятили воду и стали работать еще быстрее. Танька уже не смеялась и даже не плакала – она тихонько подвывала. Кое-как с лица черный блеск мы стерли, и Валька покатил домой. Я не пошел с ним, догадываясь о последствиях нашего разгула. И не ошибся…

Валька Сергиенков подался по стопам отца в строители. В «ремеслухе» получил приличную специальность сварщика-арматурщика и стал трудиться на заводе ЖБК в Полушкиной роще. Пил безбожно. Отсюда прогулы и увольнения. На одном месте дольше полугода не задерживался. А потом взял да и завербовался на работу в Заполярье. Мы виделись перед его отлетом. Был он слегка выпившим и настроенным на трезвый образ жизни. Не получилось. После очередного запоя его уже на севере уволили и выселили из общежития. Вдали от дома без поддержки он быстро опустился, бомжевал, ночевал где-то по подъездам и, в конце концов, замерз. Там, в тундре, и похоронен. Так мне рассказывал старший его брат Толя, получивший письмо из Норильска с подробным описанием случившегося. От себя не убежишь.