– А кто папиросы из пачки таскал?
– Не знаю.
– Ты еще и врун…
– Нет, я не врун.
Тут мать метнулась в наш простенок, выбежала с солдатским широким ремнем, которым перевязала деревянный чемодан, уезжая из Мурома, резко схватила меня, зажала меж ног и стала бить. Боль нестерпимая, и орал, словно недорезанный, а потом, обессиленный от собственного крика, замолк. Мать, вообще-то женщина добрая и отзывчивая, была вспыльчивой, а в гневе и вовсе теряла над собой контроль. Так случилось в тот раз. Мое молчание, казалось, еще более выводило её из равновесия. Она била, а я молчал, стиснув зубы, хотя слезы текли ручьем. Трудно сказать, чем это могло закончиться. Спасла баба Катя, выдернувшая меня из-под ног матери. Я отлетел прямо к двери, чем и воспользовался, рванув на улицу с криком:
– Ненавижу тебя, ненавижу…
Я бежал уже темнеющей улицей, истекая горючими и безутешными детскими слезами. Плакал не от полученной боли, а от обиды, от неожиданно проявившейся, как мне казалось, жестокости матери, от охватившего одиночества и беззащитности.
Убежал, конечно, к Валерке. Он оказался один. Мать уехала за вещами куда-то далеко дня на четыре, оставив достаточно продуктов. Я поведал другу о своей беде. Она затмила все его беды, и он тут же решил:
– Оставайся.
Я жил у него целых три дня. В школу мы, конечно же, по этому случаю не ходили. Молодо-зелено, я думал обо всем, только не о матери, которая с ума сходила в безуспешных своих поисках. Все городские больницы обежала, а вот зайти к Валерке догадалась только на четвертый день. Когда появилась на пороге, я онемел. Она же была сама не своя от радости. Счастье, что я найден живой и здоровый, дополнялось выигрышем по облигации 500 рублей – сумме, почти равной её месячной зарплате. Накупив в магазине всякой всячины вроде белого хлеба, карамели, селедки, устроила праздник, после которого состоялся откровенный разговор. Мать просила – её простить за случившееся, меня – больше не курить.
– Вот кончишь семь классов, тогда пожалуйста, – говорила она.
На что рассчитывала, не знаю. Я не курил, пока в восьмом классе не поехал на уборку в колхоз. Тут, на воле, многие одноклассники покуривали, я вновь втянулся и, возвратившись, напомнил о данном слове. Так с восьмого класса у меня появились свои вполне законные папиросы, и прокурил я, не бросая ни разу, еще сорок лет. Потом бросил сам и надолго, жаль не навсегда.
Валерка вырос отличным работягой, добрым мужем и отцом, а жизнь закончил трагически. Зарезал его сосед по дому, выстроенному Валеркой собственноручно в поселке Творогово, что на том же Перекопе. Я вспоминаю, и грустно делается: сколько же друзей-приятелей, моих однокашников, однокурсников преждевременно ушло из жизни из-за пьянки, драк, поножовщины? Сейчас фактически никого и не осталось.
Не осталось и школы. Вначале там сделали заводскую проходную, затем всю эту сторону Подосеновской снесли и выстроили новые заводские корпуса с прочным железобетонным забором до самого храма Иоанна Предтечи, выгородив его из заводской территории. Кстати, когда мы учились в той школе, храм находился на территории завода и был недоступен.
Здесь же, поблизости к храму, находился и двухэтажный клуб, куда мы ходили в кино. Фильмов снималось тогда немного, просто мало: один-два в год. Потому выход каждого – событие, общенародный праздник. И сколько бы ни критиковали сейчас тех же «Кубанских казаков», я помню, с какой радостью шли мы смотреть их и во второй, и в третий раз, сочувствуя любви главных героев. К тому же, если не ошибаюсь, это один из первых наших цветных фильмов.
За неимением обилия лент крутили одни и те же. Мы, пацаньё, могли, если удавалось, пробраться бесплатно и улечься на пол перед первым рядом (к чему взрослые относились хотя не с пониманием, но со снисхождением) смотреть один и тот же фильм до бесконечности. Были свои любимые: «Чапаев», «Два бойца», «Подвиг разведчика». Мы их не только смотрели, мы в них играли, мы ими жили. Каждый притом стремился быть Чапаем, Петькой или нашим разведчиком, но никак не белым или уж тем более не фашистом. Но без них какая игра?! Потому врагов играли по очереди.
В заводском клубе смотрели и тогдашний «блокбастер» «Падение Берлина». Цветной. С батальными сценами. С ведущими актерами советского киноэкрана. Фильм не запомнился совершенно. Но вот что сохранила память. Герой фильма каким-то образом оказывается в Кремле. Чистота, благолепие, цветники. И тут появляется Сталин, весь в белом. Навстречу генералиссимусу герой шагает прямо по газону с цветами, еще больше смущается. А Иосиф Виссарионович, отставив трубку в сторону, отечески успокаивает его. Пустячная сцена, но зал начинает аплодировать, аплодисменты не смолкают до конца эпизода. И так до окончания фильма. Каждое появление вождя встречается, как тогда говорили, бурными продолжительными аплодисментами. В темноте кинозала, где не видно лиц сидящих, кто или что заставляло людей таким образом выражать свою любовь к «отцу народов»?
Позже, работая в сельской школе, я нашел солидный дерматиновый ящик, почти нетронутый, только от времени запылившийся. Внутри оказался комплект грампластинок с речью товарища Сталина на каком-то съезде партии. Я поставил на проигрыватель. Действительно, глуховатый, но четкий и по-своему выразительный, несмотря на ощутимый грузинский акцент, голос вождя. Примерно каждая третья пластинка сопровождалась надписью: «Бурные продолжительные аплодисменты». И речь в самом деле постоянно прерывают аплодисменты. Целая пластинка аплодисментов, тиражировать-то зачем? Кому в голову придёт слушать целую пластинку аплодисментов? А затем, чтобы в массах выработался рефлекс на появление вождя как небожителя, если не самого бога.
В заводском клубе показывали не только кино. Помнится, выступал тогда еще малоизвестный цирковой артист Филатов с медведями, которые, к вящему нашему ребячьему изумлению и восторгу, катались на велосипедах.
Здесь же, в клубе, проходили выборы в советы разных уровней. Я любил ходить на них по одной причине. Одна из клубных комнат превращалась в буфет с разными вкусностями, которых в иные дни в магазине и не увидишь. И мать, обязательно прикупив чего-то для дома, отдельно выбирала мне пирожок или конфеты. Когда что. Именно из-за дефицитных продуктов на участок стремились прийти пораньше, пока все не разобрали.