Третье. Бросается в глаза отсутствие религиозных и моральных авторитетов в списках приводимых имен. В целом доминируют секулярные символы инструментального успеха – жестокой, силовой государственной политики, цели которой заключаются в расширении территорий и победы в войнах, вне зависимости от причин и мотивов войны. Персонификация триумфа насилия, использующего человеческие массы как ресурс для достижения своих, чаще всего геополитических, целей, закреплена и воспроизводится в качестве высших символов коллективного национального единства. Это и есть, собственно, российское представление об образцах успешной модернизации и геополитики, украшенное как виньетками необходимым антуражем культурных имен, составляющих славу «великой державы». Нет ничего, что могло бы свидетельствовать о внутренней работе коллективного «духа» по рецепции и укоренению гуманистических ценностей, идей просвещения, терпимости и свободы. Нет в массовом сознании и имен русских богословов или теологов.

Существенно, что основная структура символов названа главным образом респондентами-мужчинами (мужчины чаще – статистически достоверно – называют имена полководцев и правителей: Александра Македонского, Гитлера, Сталина, Наполеона, Жукова, Кутузова), женщины – деятелей культуры, искусства (Чайковский, Лермонтов, Пушкин, Горький и др.). Такое гендерно-ролевое разделение воспроизводимых значений указывает на то, что минимальный набор представлен именно мужской версией, сочетающейся с дополнительными значениями мускулинности, мачизма, силы, насилия, героизма, нерефлексивности, иерархии, а женская версия дополняет базовую конструкцию коллективной легенды символами репродуктивных и интегративных значений – школьного знания и канонов мертвой, классической, деактуализированной культуры.

Возрастные различия сводятся к постепенной замене советского набора имен идеологических икон классиков революционного преобразования мира и позитивного, просветительского по духу научного знания авторитарными, националистическими и милитаристскими фигурами: с течением времени у более молодых отмечается рост значимости имен-символов, оппозиторных по отношению к доминирующим у старшего поколения, скажем, идет замена Ленина, Маркса и Энгельса, Циолковского, Эйнштейна, Дарвина на Петра I, Наполеона, Суворова, Гагарина, Сталина, Жукова и Гитлера, Кутузова, Горбачева на Путина, снижение значимости Сахарова и т. п.[368]

Таблица 95.2

Как вы считаете, кто из российских военачальников за всю историю государства российского принес наибольшую славу нашему отечеству?(начиная с основания Руси до наших дней)

Февраль 1998 года. N = 1600.

Аналогичные тематические опросы молодежи (например, вопрос: «Назовите, пожалуйста, историческую личность (мужчину или женщину), которая вызывает у вас самое большое уважение?» (август 1998 года. N = 2000)) повторяют в ослабленном виде структуру мнений всего населения, хотя интенсивность ответов резко падает; увеличивается число отказов от ответа или затрудняющихся дать содержательный и конкретный ответ. Вместе с тем здесь появляются немногочисленные «случайные» иностранные имена (Жанна д’Арк, Иисус Христос, А. Эйнштейн и др.).

Все эти деятели не являются для респондентов примерами для личного подражания или образцами, которым должно соответствовать в своей жизни. Более 60 % опрошенных в 2001 году заявили о том, что у них нет людей, которые могли бы быть для них «моральным авторитетом». Символические имена образуют искусственный звездный свод, под которым люди живут, но по которым не сверяют свою жизнь. Это не набор ценностных ориентиров, а флажки или знаки различия, обозначающие род войск, границы национальной территории, отделяющие «своих» от «чужих». Они никак не связаны с повседневными способами упорядочения реальности или выражения интересов. А значит, никакая рационализация истории в этом плане – моральная, интеллектуальная – невозможна: функция имен-символов – легитимация власти как хранительницы славного и героического государственного прошлого, неотделимого от носителей власти, единой и неподконтрольной. Другими словами, такой состав или ресурсы коллективной «памяти» блокируют всякую интеллектуальную и этическую проработку прошлого, а следовательно, и потенциал направленных политических или социальных изменений. Ни один из персонажей прошлого не выступает в качестве авторитетного образца личности и ориентира для выбора и следования. Две трети ответивших на вопрос о моральном образце (табл. 84.2), заявили, что таких нет, еще 5–6 % указали на звезд поп-культуры, на свое ближайшее окружение или на самих себя.

Таблица 96.2

Можете ли вы назвать человека, который является для вас «моральным авторитетом», по которому вы бы сверяли свои поступки или на кого вы бы хотели походить?

Июнь 2001 года. N = 1600. Приводятся ответы, данные не менее 1 % респондентов.

Примитивность символической системы – не только в наборе имен, но и в персоналистской картине происходящего, ее понимании исключительно в духе сниженного, кухонного (или «пикейных жилетов») характера мотивов и обстоятельств выбора и поведения лиц, действующих в истории. С одной стороны, модуль понимания – «такой, как я», с другой – отсутствие сколько-нибудь сложных, опосредованных, концептуальных систем объяснения реальности, актуальной или исторической. Это и есть бедность культурной почвы, интеллектуальных ресурсов российского общества, отсутствие не только средств объяснения, но и ценностей, в перспективе которых можно было бы давать оценку происходящему, отсутствие известного запаса идеализма, позволяющего видеть, запрашивать чуть больше, чем это обычно имеет место под влиянием философии выживания, ценностного минимализма. Таков результат длительной стерилизации культурного пространства советского и постсоветского общества.