Р.:
М.: А откуда вы знаете, что США хотят зла России?
Р.:
М.: NN, откуда Вы знаете о планах Америки?
Р.:
М.: Простите, а эти люди, откуда знают?
Р.:
М.: А откуда спецслужбы это знают?
Р.:
М.: То есть нам не видно, откуда они это знают?
Р.:
При этом респонденты ясно и четко говорили, что не хотят слышать другой информации, отличающейся от той, что слышат все. Основание информации – вера в то, что это так. Никаких других рациональных аргументов, фактов они не принимают. Вся дальнейшая информация закладывается в структуру мифа «Россия – Запад», соответственно, «власть – Запад». Все, что не укладывается в его рамки, упорно отвергается, сознательно не принимается во внимание. Главный момент здесь: «
Нет сомнения, что людей действительно убедили в том, что в США хочет зла России («
Тавтология (неполная), как известно, чрезвычайно важный инструмент логической суггестии, идеологического внушения или убеждения. Ее эффект строится на том, что один компонент тавтологической конструкции работает как характеристика реальности (сказуемое – предикат существования), другой – как генетический компонент или интерпретационный, объясняющий, как понимать то, что «существует», что оно «значит» по смыслу (в отношении субъекта к партнеру). Тавтологии такого рода могут работать только в монологическом пространстве, при доминантном положении говорящего, безальтернативном статусе коммуникатора. Поэтому так значима для демократических обществ коммуникативная структура дискурсивной публичности, которую описал и проанализировал еще в начале 1960-х годов молодой Ю. Хабермас. В нашей стране исчезновение политики в конце 1990-х годов привело не к единомыслию, а к «мраку умственной неподвижности», по выражению Н. И. Костомарова, к стиранию или даже исчезновению каких-либо различий в идеологических позициях.
После Крыма: патриотическая мобилизация и ее следствия[69]
Период мобилизации и националистической эйфории (2014–2016), спровоцированный антизападной и антиукраинской пропагандой, закончился, но последствия этих событий – редукция к позднесоветским практикам господства, институциональное закрепление недемократической системы власти – останутся надолго. Опросы общественного мнения показывали, что на пике массовой консолидации (кампании «Пока мы едины – мы непобедимы») общность мнений (одобрение политики руководства, готовность дать отпор «врагам», единство понимания происходящего) демонстрировали 80–87 % взрослого населения страны[70]. Такое единодушие – максимально возможный консенсус, сигнал чрезвычайности положения.
Непосредственно переживаемая коллективная гордость от демонстрации силы российской державой угасла уже к концу 2015 года, после резкого падения доходов осенью того же года. Однако ухудшение материального положения после девальвации рубля и контрсанкционной политики властей само по себе не привело к отрезвлению общества и пониманию причин сложившегося положения дел. Значимость пережитого состояния патриотического энтузиазма и национального самоуважения была так высока, что перевешивала и искупала издержки начавшегося снижения уровня жизни.
Для социологии эта ситуация представляет особый интерес, более того, она становится теоретическим вызовом: каков смысл консервативной солидарности, лежащей в основе социально-политической реакции, поворота страны к неототалитаризму? В данной статье я, опираясь на идеи Ю. Левады (общественное мнение в спокойном и возбужденном состоянии общества и его теория многоуровневой структуры социокультурного воспроизводства), намерен разобрать механизмы патриотического «возбуждения»[71].
Цикличность массовых настроений. Подымающиеся и падающие на протяжении ограниченного периода времени показатели массовых настроений – не новое явление; оно много раз описывалось и анализировалось в работах сотрудников «Левада-Центра». По большей части это были спонтанные реакции массы людей, недовольных положением дел в стране и политикой руководства. Волны массового напряжения, отличающиеся своей интенсивностью и длительностью, возникали по разным причинам в 1990–1991, 1993–1994, 1998–1999, 2001, 2003, 2005, 2008–2009, 2014–2016 годах. Фазы тревоги, страха, негативной мобилизации[72] чередуются с моментами подъема национальной гордости за «величие державы». За коллективным возбуждением обычно следует спад; в общественном мнении проступают признаки фрустрации, переживания опустошенности, растерянности, астении или депрессии.