Книги

Возвратный тоталитаризм. Том 1

22
18
20
22
24
26
28
30

Р.: Ну, потому что я не верю, что США хочет добра России. В это я не поверю никогда.

М.: А откуда вы знаете, что США хотят зла России?

Р.: Это я всегда, с детства так считала. Во все времена две мировые державы всегда ведут между собой войну. Это такого не бывает, чтоб дружили.<…>

М.: NN, откуда Вы знаете о планах Америки?

Р.: Ну, о планах Америки я могу только догадываться. У меня нет инсайдовской информации из Пентагона. Но почитываю Живой Журнал время от времени. Люди пишут здравые мысли.

М.: Простите, а эти люди, откуда знают?

Р.: Во всяком случае, мне хочется им верить. А откуда они знают? <…> начнем с того, что у меня есть очень хороший друг в спецслужбах.

М.: А откуда спецслужбы это знают?

Р.: Откуда они знают? Ну, спецслужбы много чего знают <…> Вот им виднее, откуда они это знают.

М.: То есть нам не видно, откуда они это знают?

Р.: Естественно, и никто никогда не расскажет простому смертному, откуда это все берется. Это разглашение государственной тайны».

При этом респонденты ясно и четко говорили, что не хотят слышать другой информации, отличающейся от той, что слышат все. Основание информации – вера в то, что это так. Никаких других рациональных аргументов, фактов они не принимают. Вся дальнейшая информация закладывается в структуру мифа «Россия – Запад», соответственно, «власть – Запад». Все, что не укладывается в его рамки, упорно отвергается, сознательно не принимается во внимание. Главный момент здесь: «С возвратом Крыма мы показали свои зубы, то, что мы можем. <…> Мы показали зубы всему Западу. И открыто показали», «заставили себя уважать».

Нет сомнения, что людей действительно убедили в том, что в США хочет зла России («а это так, я это с детства знаю, и не могу поверить, что все иначе»), что в Донбассе имеет место восстание народа, что это волеизъявления большинства, а раз так, то это мнение обретает статус безусловной и принудительной нормы, «мнения большинства», которое подчиняет себе все прочее. А далее идет присоединение к предполагаемому большинству, то есть к силе коллективного представления (со всеми последствиями конформистского поведения, включая и нежелание оказаться под групповыми санкциями из-за негативной квалификации в качестве маргинала, девианта). Кроме того, «восстали такие же, как мы». «Идентификация с большинством» работает как проектирование структуры всего смыслового пространства, а не только относящегося конкретно к Донбассу, к отдельному случаю. А далее – тавтология, ценностно-семантическое самоподтверждение.

Тавтология (неполная), как известно, чрезвычайно важный инструмент логической суггестии, идеологического внушения или убеждения. Ее эффект строится на том, что один компонент тавтологической конструкции работает как характеристика реальности (сказуемое – предикат существования), другой – как генетический компонент или интерпретационный, объясняющий, как понимать то, что «существует», что оно «значит» по смыслу (в отношении субъекта к партнеру). Тавтологии такого рода могут работать только в монологическом пространстве, при доминантном положении говорящего, безальтернативном статусе коммуникатора. Поэтому так значима для демократических обществ коммуникативная структура дискурсивной публичности, которую описал и проанализировал еще в начале 1960-х годов молодой Ю. Хабермас. В нашей стране исчезновение политики в конце 1990-х годов привело не к единомыслию, а к «мраку умственной неподвижности», по выражению Н. И. Костомарова, к стиранию или даже исчезновению каких-либо различий в идеологических позициях.

После Крыма: патриотическая мобилизация и ее следствия[69]

Период мобилизации и националистической эйфории (2014–2016), спровоцированный антизападной и антиукраинской пропагандой, закончился, но последствия этих событий – редукция к позднесоветским практикам господства, институциональное закрепление недемократической системы власти – останутся надолго. Опросы общественного мнения показывали, что на пике массовой консолидации (кампании «Пока мы едины – мы непобедимы») общность мнений (одобрение политики руководства, готовность дать отпор «врагам», единство понимания происходящего) демонстрировали 80–87 % взрослого населения страны[70]. Такое единодушие – максимально возможный консенсус, сигнал чрезвычайности положения.

Непосредственно переживаемая коллективная гордость от демонстрации силы российской державой угасла уже к концу 2015 года, после резкого падения доходов осенью того же года. Однако ухудшение материального положения после девальвации рубля и контрсанкционной политики властей само по себе не привело к отрезвлению общества и пониманию причин сложившегося положения дел. Значимость пережитого состояния патриотического энтузиазма и национального самоуважения была так высока, что перевешивала и искупала издержки начавшегося снижения уровня жизни.

Для социологии эта ситуация представляет особый интерес, более того, она становится теоретическим вызовом: каков смысл консервативной солидарности, лежащей в основе социально-политической реакции, поворота страны к неототалитаризму? В данной статье я, опираясь на идеи Ю. Левады (общественное мнение в спокойном и возбужденном состоянии общества и его теория многоуровневой структуры социокультурного воспроизводства), намерен разобрать механизмы патриотического «возбуждения»[71].

Цикличность массовых настроений. Подымающиеся и падающие на протяжении ограниченного периода времени показатели массовых настроений – не новое явление; оно много раз описывалось и анализировалось в работах сотрудников «Левада-Центра». По большей части это были спонтанные реакции массы людей, недовольных положением дел в стране и политикой руководства. Волны массового напряжения, отличающиеся своей интенсивностью и длительностью, возникали по разным причинам в 1990–1991, 1993–1994, 1998–1999, 2001, 2003, 2005, 2008–2009, 2014–2016 годах. Фазы тревоги, страха, негативной мобилизации[72] чередуются с моментами подъема национальной гордости за «величие державы». За коллективным возбуждением обычно следует спад; в общественном мнении проступают признаки фрустрации, переживания опустошенности, растерянности, астении или депрессии.

Рис. 12.1. Год оказался «труднее, чем предыдущий»…