– Круто, – согласился я. – Но многих ли ты заманишь своим призывом одеваться в секонд-хенде да ходить со старым телефоном?

– А я вовсе и не собираюсь этим заманивать! – возмутился Саша. – Более того, совсем не мыслю аскетизм ну там… – он вольно взмахнул рукой, – неким входным билетом в ультракоммунизм. Моя… наша,– поправился он, – наша задача лишь продемонстрировать, что жить можно комфортно, не меняя каждый день модель айфона, что счастье в саморазвитии и познании нового, в гуманности и заботе о ближнем, а не в потреблядстве и финтифлюшках этих,– презрительно ткнул он пальцем в ноутбук. Мы готовимся к тому, что иссушающая производственная гонка должна замениться коллективным хозяйством. Появятся надёжные удобные и, главное, общие, вещи, которые сможет использовать каждый, насилие над природой прекратится, в нашу жизнь войдут умеренность и спокойствие. Силы человеческого разума освободятся: перестав иметь целью постоянное улучшение быта, он обернётся к вопросам морали, к науке, к искусству, к самоактуализации! Поверьте, многие только и ждут этого призыва. Да… Так о чём я? – оборвал он себя и вопросительно посмотрел на меня.

Я пожал плечами.

– Ах, да, о свободе! – вспомнил парень. – Это – второй мой кит. Никакого принуждения, никакого насилия быть не должно! Только свобода – экономическая, физическая, моральная даст человеку показать себя по-настоящему, таким, каков он есть, и лик освобождённого человечества будет – прекрасен! Давайте к практике: ну вот, к примеру, я у себя выработал аскетизм, но заставлять и вас ото всего отказываться – ни за что не стану. Могу рассказать вам о своих принципах, но навязывать их – не имею права! Свобода важна в том числе и умственная: никаких догм, никакого насильного впаривания идей, никаких авторитетов. Всегда я должен быть готов освободить ум…ну хотя бы для следующей теории, если нынешнюю что-нибудь опровергнет. Без свободы не может быть никакого развития, её отсутствие и Третью волну в Россию не пустило – Билл Гейтс ведь не мог в совке появиться, и загубило предыдущую версию коммунизма. Вот запретили, например, под страхом расстрела обсуждать краткий курс истории партии и критиковать верхушку, и что? Загнулась теория, засохла в одиночестве, как подсолнух в пустыне. Семьдесят лет догмы, семьдесят лет цитат Энгельса, словно ничего нового не выкристаллизовал за десятилетия человеческий разум… А если бы яростные споры, если бы не бояться признавать ошибки – не знала бы даже та теория никаких провалов и отступлений! Не было бы ни палача Сталина, ни борова Хруща, трепла этого кукурузного, ни маразматика Брежнева с отваливающейся челюстью Вымывала бы дискуссия эту грязь из верхов, а заодно – вовлекала бы в творческий процесс всё общество, все силы его! Свобода – это свежий ветер истории, она окрыляет, несёт вперёд, она безупречна и неуязвима! – с каким-то жаром выпалил Саша и тут же примолк, смутившись собственной вспышки. – Вот давайте я на механизме докажу, – смущённо кашлянув в кулак, заговорил через секунду. – Помните разоблачения Солженицына?

– Помню, – кивнул я.

– Почему они похоронным колоколом для советской цивилизации прогремели? Да потому, что отмалчивалась партия! Друг другу рты зажимали, боялись слово лишнее сказать, дабы кагэбэшным кнутом не угодило. Пишет Исаич, что там 25 миллионов мужичков расстреляли в 38-м году, а партейцы, бараны тупые, жалко бухтят о том, что он, дескать, агент ЦРУ, бывший полицай и кто угодно ещё, лишь бы не отвечать.

– А надо было…

– Надо было архивы открыть! Носом его ткнуть в каждое дело, в каждую цифру! Пишет он – офицер НКВД изнасиловал жену такого-то, а самого его – за решётку. Прекрасно – проверить так или нет. И гласно, гласно, главное, с прямыми эфирами и публичными судами! К чёрту самолюбие, к дьяволу честь мундира и ведомственные интересы! Коль правда это – офицера того найти, на Красной площади вздёрнуть, а перед той семьёй – на коленях всем Политбюро ползать! Всё, до каждой запятой разобрать, показать, что нет – то другие коммунисты были, или – не коммунисты вовсе. Солженицын бы как по воздуху бил своими обличениями, да никуда б не попал. А общество только очистилось бы. И не было бы ни 91-го года, ни нищеты…

– Это ты оптимистично…

– Да, но я дальше, дальше! – в увлечении продолжал Саша. – Вы следите? Важно ещё заметить, что именно принцип свободы требует от ультракоммунистов заниматься просветительством, о котором я говорил, ибо свободный человек – это человек знающий, и его обязанность – эти знания распространять. А третий мой, главный кит, – гуманизм. Это своего рода цемент, который связывает первые два элемента, придаёт прочность и гибкость всей конструкции. Например, свобода диктует независимость, а гуманизм принуждает, скажем, о больных родителях заботиться, даже если это ограничивает тебя. Или вот ещё – аскетизм требует обходиться малым, но если для лечения тебе нужны дорогие лекарства, какие-то особо комфортные условия или что-то вроде того, то и тут гуманизм даёт передышку. Он же, гуманизм, помешает идее стать примитивным нигилизмом, уйти в схоластику, обрасти противоположными смыслами и толкованиями, что случалось со всеми религиями. Ну, вот такая мысль у меня. Что скажете? – вскинул на меня блестящие глаза молодой человек.