Глава восьмая. Сонное царство. Сын войны.

Остаток дня прошёл в хлопотах. Большую часть времени я пытался уяснить себе удивительно неудобную и запутанную производственную систему, принятую в редакции. Журналисты теряли массу времени, по нескольку раз распечатывая на принтере полосы со своими материалами, бесконечно таская их из корректорской на вёрстку и обратно, а после ещё и дожидаясь утверждения главным редактором. Бумаги этот процесс потреблял целое море, и в день выпуска номера все корзины в кабинете оказывались утрамбованы ей под самые крышки. Дело значительно упростилось бы, согласись корректор и ответственный секретарь, две сухие тётушки предпенсионного возраста, редактировать газетные тексты на компьютере. Но те из каких‑то луддистских соображений наотрез отказывались учить компьютерную грамоту, и сделать с ними, по словам Милинкевича, ничего нельзя было. Впрочем, я не думаю, что он всерьёз собирался тут что‑то менять. В пыльной атмосфере «Терпиловки» плавало смешанное ощущение самодовольства, скуки и равнодушной привычности ко всему. Эта газета со своими высокопарными панегириками власть предержащим, восторгами несуществующими успехами и намеренным игнорированием реальных проблем так привыкла сторониться настоящей жизни, что, в конце концов, окончательно отгородилась от неё непроницаемой стеной. Пределов этого сонного царства не достигали вольные запахи и звуки, день здесь менялся ночью не по законам природы, а по мановению начальственной руки, и любая мысль, не согласованная с генеральной линией, падала на землю как замёрзшая птица в январскую стужу. Тут с суеверным ужасом избегали любых перемен – одно неосторожное движение и в выстраиваемое годами тёплое застойное существование нахлынет, не дай Бог, свежий ветер…

На работе после шести часов никто из сотрудников не засиживался. В конце дня я, не без труда отклонив навязчивые приглашения Милинкевича выпить по кружке пива, отправился по делам.

Когда я вышел на улицу, залитую светом фонарей, в моём кармане раздалась телефонная трель. На экране аппарата высветился номер Ястребцова.

– Игорь, здравствуй. Не помешал? Можешь общаться? – нетерпеливо заговорил Николай.

– Могу.

– Ну как там редакция?

– Всё хорошо, познакомился со всеми, даже выполнял кое‑какие задания.

– Стопоров содействие оказал?

– Да, с ним всё хорошо.

– Ладно, слушай. У меня для тебя кое‑какие полезные материалы есть. Надо бы сегодня пересечься, сможешь?

– Давай только попозже, около восьми.

– Договорились, в восемь так в восемь. Ты площадь Лермонтова, помнишь? Ну, где памятник, там ещё скамейки кругом и библиотека напротив?

– Да, помню.

– Вот, там давай. Место свободное, хорошо просматриваемое и в то же время не людное. Хвост приведёшь – сразу замечу.

Я согласился и отбил вызов. Сейчас около шести, следовательно, на то, чтобы обойти первых свидетелей у меня оставалось два часа. Не теряя времени, я отправился на Качаевскую, к дому Куваева, молодого человека, погибшего в аварии с дочерью судьи. Дом оказался длинным и обшарпанным зданием, какие часто возводили в нищее послевоенное время – с кирпичным первым этажом и надстроенным деревянным вторым. Находился он в тёмном закоулке позади бывшего универмага «Заря», ныне превращённого в бар с боулингом. Миновав тёмный двор, заваленный прогнившими деревянными поддонами и пустой пивной тарой, я подошёл к ободранной дерматиновой двери подъезда. Она висела на одной петле, и, c усилием отворив её, я шагнул в сырое и затхлое как старый склеп помещение. Дом, кажется, давно стоял без обитателей – нигде не было заметно ни света, ни движения. Осторожно ступая по сиротливо скрипящим доскам пола, усеянным газетными обрывками и обломками мебели, я прошёлся по первому этажу. На площадке были две квартиры. Отворив незапертую дверь, я заглянул в одну из них. Ещё на пороге в нос ударил запах гари и испражнений – явный признак недавнего пребывания бездомных. Задержав дыхание, ретировался на улицу и, по периметру обойдя здание, ещё раз взглянул на его номер. Нет, адрес верен. Но куда делись хозяева?

Возле подъезда соседнего дома я заметил двух старушек, топтавшихся в весенней слякоти у разбитого порога.

– Извините, не подскажете что произошло? Пришёл вот навестить знакомых, а в доме что‑то нет никого, – обратился я к одной из них.