Мне кажется или у неё щеки покраснели? Да нет, кажется, отблеск костра. Чёрт, сердце стучит-то как. Это я перепил или инфаркт словил?

— Хорошо, что я врезалась тогда в тебя, — внезапно произнесла Фурия. — Прошла бы на метр левее, и всё. Никогда бы не встретились.

— Да, каковы шансы, а? Микроскопические. Спасибо покойному засранцу Истралю, что дал повод нам оказаться в одном и том же месте, в одном и то же время.

— Помнишь я говорила, что мы скорее всего видели друг друга там, — она махнула рукой, — в реале. Так вот, это я была в кресле коляске, — резко, как пловец, входящий в воду, — выпалила она.

— Этим тебя зацепил мудак Решетов, да? Что ходить сможешь? — я остро почувствовал её страх и застарелую боль. И понял, что любое неосторожное слово, может сломать доверительную атмосферу, которая накрыла нас обоих.

Орчанка кивнула, не спуская глаз с ревущего столба пламени.

— Знаешь, зачем я сюда полез?

Искренность требует ответной искренности.

— Зачем?

— У меня отец умирал. От рака, — с трудом выдавил слова, которые ненавидел произносить вслух. — Денег на лечение не было. И тут это предложение пришло. Согласился, не раздумывая. А дальше ты знаешь. Плен. Пытки. Дроу. Я бы подписался на это всё, если бы даже знал, что меня ждёт, но я давно уже не могу связаться с одним человеком, который должен был быть моим мостиком на ту сторону. Я даже не знаю, как он там. Помогла ли операция? А если нет? Я заперт тут, и делаю всё, чтобы отвлечь себя. Все эти квесты, мобы… А голос внутри. Этот ублюдочный голос, который всегда произносит самые дерьмовые слова, что мы никогда не хотим слышать. Который говорит, что у нас ничего не получится. Что мы ничего не стоим. Это блядский гремлин возникает и тихонько шепчет: «Ты же знаешь, что твой отец умер. Сам подумай, каковы были шансы. На его то сроке. А тебя даже рядом не было. Ты же знаешь, что он умер совсем один. Хорошо, если рядом медсестра оказалась, но явно же это случилось посреди ночи. И никто не разделил с ним последний миг. Да. Ты бросил его.»

Слова лились из меня, как из порванной фляги. То, что я носил в себе с самого момента погружения. То, что боялся сказать хоть кому-то, тем более себе самому. Потому что, если произнести это вслух, слова станут реальностью.

Я почувствовал касание её кисти на своей. Удивлённо перевел взгляд и замер. В свете костра, ночных звёзд, в грохоте барабанов и в пьяном хмелю она была прекрасна. Совершенна.

На расстоянии ладони от меня мягко горели янтарные глаза. Ветер колыхал её волосы. Остро очерченные скулы придавали ей сходство с мраморной статуей. Не с теми, что изображали гедонизм, мягкость и уязвимость. С Афиной Палладой, с Артемидой — с олицетворением внутренней силы и храбрости. С отказом опускать руки и сдаваться. Каково это потерять возможность ходить и всё равно жить дальше? Выгрызать себе лучшую жизнь? Я не знаю.

Фурия раскрыла рот, чтобы что-то сказать. И я хотел бы списать это на опьянение, но не могу. Это было моё решение.

Я поцеловал её.

На миг исчезли окружающие нас звуки. Я забыл, что нахожусь в игре и что я не в своём теле. Я забыл про тяжесть в груди, сомнения и страхи.

От неё пахло чем-то сладким и острым. Диким и опасным. Бесконечно далёким и невероятно родным. Если бы резкий горный ветер можно было заключить в клетку из плоти, на свет появилась бы она.

Насколько неприступной порой выглядела Фурия, настолько же тёплыми и мягкими оказались её губы. Она поддалась всего на мгновение. Ответила мне, и я утонул. Внезапно что-то настойчиво надавило мне на грудь, отодвигая. Разрывая поцелуй. Я осознал, что это её ладонь.

— Не надо, — негромко сказала она. — Всё слишком… сложно.

Хотел бы я подобрать какие-то идеальные слова, чтобы передать ей всё, что я чувствовал и думал. Однако она уже поднялась и ушла в темноту.