— Спасибо, обязательно.
Бумажка с номером исчезла в кармане треников, я терпеливо дождался, пока врач заполнит карту и вышел из кабинета.
Через три дня меня выписали. В приемном покое, сопровождаемый маман, я столкнулся с бригадой, которая работала на реанимации и прямо сейчас зашла с улицы. При виде одной из фельдшеров у меня перехватило дыхание. Когда невысокая темноволосая девушка почти поравнялась со мной, я прочитал на бейджике ее имя и должность. «Лусинэ Армановна Джанинян, фельдшер выездной бригады» и фото владелицы, с которого на меня смотрела Лу.
Только эта версия была чуть иной. Ярче выражена горбинка на носу, чуть меньше рост. Я уже подумал, что мне опять мерещится, как один из коллег окликнул девушку:
— Лу! Давай быстрее, у нас тут минут пятнадцать, пока опять не припашут.
— Да пусть удавятся! — совсем без акцента ответила девушка коллеге через плечо, чуть не налетев на меня в этот момент.
— Осторожнее! — взвилась маман, которая шла рядом и вела меня под локоть. — У него травма головы!
Я же продолжал тупо пялиться на маленькую армянку, будто увидел привидение. Девушка скользнула по мне взглядом и на миг, наверное, даже узнала, хотя прошел уже месяц и вряд ли она четко вспомнит парня с разбитой головой, которого их бригада подобрала поздно ночью в одном из дворов замкадья. Буркнув что-то типа «да, хорошо», чтобы успокоить мою родительницу, фельдшер исчезла в недрах приемного покоя.
Я же остался один на один с нахлынувшими фальшивыми воспоминаниями о жизни, которой у меня и не было, о чем свидетельствовал мокрый московский снег и шум города.
Надо позвонить Анне Васильевне, потому что прямо сейчас голос Лу, моей Лу, стал намного громче. Она звала меня.
Глава 4. Терапия
Я уже привычно ерзал в большом глубоком кресле и ожидал, когда Анна Васильевна начнет очередной сеанс. С момента наезда прошло полгода, за которые я восстановил не только кости, но и сумел отбиться от заботы маман, найти неплохую подработку и вплотную занялся собственным ментальным здоровьем.
Я никогда не был у психологов, психиатров или психотерапевтов, так что первый мой визит в квартиру Анны Васильевны — молодого врача немного за тридцать — прошел не слишком гладко.
Дорога занимала у меня чуть больше часа. Пройтись от своей квартиры до Горсвета, там я сажусь на автобус «444э», который везет меня из Балашихи до автобусного кольца возле метро «Партизанская». Дальше, мимо торговых рядов прямиком из нулевых и кичливого то ли ларька, то ли забегаловки с прекрасной вывеской «Чебуречная», влекомый людским потоком таких же страждущих спуститься под землю — в метро. Там уже, слава богу, без пересадок, до станции «Бауманская», ну а дальше — на своих двоих.
Жила Анна Васильевна в непримечательной серой панельке по адресу Нижняя Красносельская, 44. Это была та самая часть Москвы, за которую одни этот город ненавидят, а другие — превозносят. Точечная застройка, по правую руку — если идти на прием — какие-то офисные здания, промзоны, где-то вдали угадывается громада Русаковской эстакады. И пусть с этой точки ее не было видно, но самого осознания, что она там, на два часа, пересекает множество железнодорожных путей, которые стыдливо прячутся в ложбине и упираются в Казанский вокзал, было мне вполне достаточно.
Попадая в подобные районы, я всегда удивлялся, как так получилось. Вот я иду по малоэтажной Бауманской, на фасадах домов которой за пестрыми вывесками и пластиком все же угадывается историческая застройка и, возможно, купеческие кварталы. И вот, десять минут ходу, трамвайные пути и узкие тротуары, которые буквально впечатывают тебя в стены, позади, а перед тобой — офисы из стекла, все те же двух- и трехэтажные дома, а кое-где понатыканы девятиэтажки на несколько подъездов. Год постройки угадать сложно, но на глаз — конец 80-х или начало 90-х, не позже. Маловероятно, чтобы землю возле метро, практически в пешей доступности что Бауманская, что Красносельская, отдали бы под такую уродливую застройку уже в двухтысячные. Нет, это было хаотичное строительство на территории промзоны, прилегающей к путям Казанского вокзала, и никто даже и представить не мог, что на место бывших зданий заводов и складов вместо разрухи со временем придут хипстеры, кофешопы и винные бары. Именно такое здание стояло прямо через дорогу от дома Анны Васильевны. То ли новострой, то ли капитальный ремонт советского здания, но весьма стильное строение из бетона и стекла. На первом этаже разместился тот самый винный бар, кафе-кондитерская, пара магазинчиков, а на верхних этажах — офисы, набитые менеджерами среднего звена. Эти люди каждый вечер, после шести, садились в свои кредитные Kia Rio, а их начальники, выходя чуть позже — в новые мерседесы и BMW, и устремлялись прочь из этого несуразного района, где и работать было неудобно, и жить — странно.
А прямо напротив, в десятке метров, через узкую дорогу — серая девятиэтажка, которая своей широкой спиной заслоняет от взоров хозяев сытой, новой Москвы, еще более непримечательные с виду строения с облупившейся краской и страшненькими фасадами.
Пеший бросок от Бауманской по узким тротуарам, поворот во двор, старенький домофон, шестой этаж и вот, после скупых приветствий на пороге маленькой двушки, я сижу, обутый в специальные гостевые тапочки, в удобном глубоком кресле. Напротив, чуть под углом — точно такое же кресло и небольшой столик, чтобы было удобнее делать записи и пометки, или куда отложить блокнот, на нем же стояла пачка салфеток.
Анна Васильевна всегда давала мне несколько минут перевести дух и чуть освоиться. Это было очень приятно: ты можешь чуть посидеть, расслабиться, собраться с мыслями, вспомнить, о чем велась беседа в прошлый раз. И только после этого в комнату входила психотерапевт и мы начинали прием.
Когда я только позвонил ей, Анна Васильевна не слишком заинтересовалась моим случаем. Травма головы, раньше жалоб не было, да и на носу был Новый год. А каждый знает, что за полторы недели до заветной даты деловая и рабочая жизнь в России замирает: все заняты поиском подарков, покупкой консервированного горошка и игристого вина. Так что мне пришлось попытать счастья еще раз, после Рождества, в десятых числах января, и уже тогда мне удалось поговорить с врачом более обстоятельно и предметно. Я сумел ее заинтересовать, в первую очередь — глубиной и детализацией моей коматозной галлюцинации. Если другие пациенты в ее практике говорили об отдельных образах, то в моем случае был выстроен целый мир, а некоторые события я мог расписать чуть ли не с точностью, до минуты. Хоть сейчас садись и пиши книгу — неплохое должно получиться чтиво. В первые несколько сеансов Анна Васильевна пыталась поймать меня на фантазировании, пыталась запутать или выявить нестыковки, но моя история выглядела слишком стройно и монолитно, во всяком случае, на первый взгляд.