4

– Замели, Серегу. И «Маруську» мне подварить не успел. Витька старшина, сказал, что пятнадцать суток, как с куста,– поясняет тот.

– А меня не искали? – осторожно спрашиваю я, так как не помню вчерашний вечер, но помню, что пришли мы с Серегой, вместе.

– Тебе-то чего беспокоиться? – удивляется Степанович, – тебя же жена, по дороге с работы захомутала, и домой отконвоировала. Она у тебя баба огонь. Как ни сопротивлялся, все равно вырвала тебя из стройных рядов коллектива. Ты чуть дверку у моей красавицы не оторвал, отцепляться не хотел.

– Всю одежду в ванне замочила, – делюсь я с ним, распахнув куртку, обнажая свой голый торс и красные шаровары.

– Сейчас тепло, голышом по улице скакать можно, не январь месяц, – даже не взглянув, равнодушно тянет Степанович.

– А Серегу-то? Жена, что ли сдала? – пытаюсь выяснить причины, приведшие к лишению Сереги свободы, – подарок не понравился?

– Это ты про пудреницу? – воскликнул ветеран, – так он ее Клавке подарил. Пудра закончилась, он и отдал. Она ему за это пристанище обещала, если домой не пустят. Это при тебе еще было, ты чего, не помнишь?

– «Ерш» вчера, уж больно колючий был, – туманно отвечаю я.

– А как зеркальце твое, об столик грохнули, тоже не помнишь?

Я отрицательно качаю головой.

–Подлечись, – кивает Степанович, на полную кружку пива.

– Да я, – от глубочайшей благодарности, у меня перехватывает горло, – как только, так сразу. Вдвойне.

– Хлебай, – подмигивает Степанович.

Делаю два глубоких глотка, на место их, Степанович, доливает водки. «Ерш» начинает шипеть.