В скутарийском вопросе оказалась двусмысленная политика короля Николая. Он так привык всю жизнь обосновывать благополучие своей маленькой страны и свое личное на постоянном балансировании между всеми соперницами-державами, что от этой тактики не мог отказаться и во время Великой войны, хотя на Балканах она приняла ясно выраженный характер борьбы на живот и насмерть между германизмом и славянством. На словах воюя с Австрией, он на деле не прочь был обделывать с ней дела. Кроме того, в скутарийском вопросе отразились возраставшие негодование и неприязнь юго-западных славян к Италии, на которую не без основания стали смотреть, как на державу, стремящуюся заместить Австрию на Балканах. Скептик по природе, король Николай сомневался в том, чтобы в этой войне нам удалось сокрушить германизм, и он хотел остаться в хороших отношениях с друзьями и недругами.
Настроение короля и его политика были ясны всем в Черногории. Они создали атмосферу деморализации, которая царила в этой стране ко времени отступления сербов и только усилилась с приходом голодной, босой и раздетой сербской армии, опустошавшей на своем пути и без того скудные запасы черногорцев. Все это вскоре стало обнаруживаться все ярче и ярче.
Прибыв в Подгорицу, Бопп, Де-Гра и я решили съездить в Цетинье, чтобы поблагодарить короля за оказанное им внимание. После тяжелых условий нашего странствования было особенно приятно попасть в настоящий дом со всеми удобствами, какие мы нашли в русской миссии в Цетинье, где поверенным в делах был Обнорский, заместивший посланника А. А. Гирса, уехавшего с самого начала войны в отпуск.
Цетинье, в сущности, – деревня, где несколько усадеб средней руки. К числу таких усадеб принадлежал и дворец короля Николая. Мы представились ему в тех одеяниях, какие на нас были в дороге; я был в сером пиджаке и высоких сапогах. Король был очень любезен, но беседа носила самый общий характер, не затрагивая жгучих тем. Только каждому из нас король подчеркнул необходимость как можно скорее прийти на помощь Черногории продовольствием. Консулу Емельянову, который также был им принят, король, любивший эффектные фразы, сказал: J’ai pu lutter contre la monarchie (Австрия), mais je devrai capituler devant la boulangerie[220].
Во дворце мы встретили нашего товарища барона Сквитти, который, не останавливаясь в Подгорице, проехал прямо в Цетинье. Он был там посланником до Сербии и была
После визита королю Николаю мы должны были в тот же день вернуться в Подгорицу, но возможность переночевать в теплом благоустроенном доме, взять ванну, показалась мне настолько заманчивой, что я остался до следующего дня. Дом в Подгорице показался мне еще холоднее и неуютнее.
Впрочем, мы там не засиделись, и 18-го ноября пустились в путь из Подгорицы в Скутари, куда, как мы узнали, иным путем, чем мы, уже пробрался Пашич и ожидался королевич Александр.
Из Подгорицы надо было полчаса ехать в автомобиле до Пламенницы на берегу Скутарийского озера и там пересесть на пароход. Когда мы подъехали к озеру, его окутывал такой сильный туман, что капитан парохода, старый черногорец Бошко, отказался отплыть. Пароход был старый, много раз чинившийся. У него где-то была пробоина, кое-как залитая цементом. Понятно, что при таких условиях плыть было рискованно, тем более, что пароход был сильно нагружен, и он оставался единственным в своем роде на всем озере, не считая небольшой мушки короля. С нами были члены московского отряда. Молодежь находилась в состоянии беспричинного веселья и смеялась решительно всему, что усугубляло мрачное настроение Боппа. К Бошко поминутно приставали: когда же мы наконец двинемся в путь, но он сошел на берег и разгуливал в невозмутимом спокойствии. Так прошло несколько часов, пока наконец туман стал немного проясняться, и мы отплыли. Никогда не видел я такого количества уток.
Глава XVII
Скутари на первых порах понравилось мне, и я убежден, что если бы пришлось побывать в нем при других условиях, то от этого города у меня осталось бы только приятное воспоминание. В нем много своеобразной прелести вследствие живописной природы и особого отпечатка албанской столицы. Кроме главной улицы, своеобразие коей нарушено вывесками магазинов, город состоит из длинных узких переулков, по обе стороны коих тянутся каменные стены, окружающие албанские владения: двухэтажные дома с решетчатыми окнами, сады и дворы. В этих переулках – масса детворы, девочки в широких шароварах с сандалиями на босу ногу и косичками, мальчики в белых фесках. Главная улица всегда запружена народом; черногорцев было сравнительно мало, но очень много албанцев. Женщины в очень живописных нарядах, особенно по воскресеньям. Они наворачивают на себя массу всякой всячины: кожаные штаны, сверх них – тяжелая юбка; на грудь надевается шитая рубашка, на ней – безрукавка из цветного сукна, шитая серебром или золотом и перетянутая тяжелым медным поясом, иногда с крупными камнями. Поверх этого всего надевается нечто вроде суконной цветной мантильи, вышитой причудливыми шелковыми узорами, с длинным воротником, который загибается на голову. В таком костюме албанки ходят с трудом, но хотя он дорого стоит, его имеют самые простые женщины, например, албанка Марья, которая жила при нашем доме и нам прислуживала.
Во время Балканской войны Скутари впервые было занято Черногорией, принужденной покинуть его по требованию держав, боявшихся вмешательства Австрии. После этого в Скутари были введены международные отряды всех держав, кроме России, и установлено международное управление, во главе коего был поставлен английский полковник Филипс. За это время город значительно выиграл и подчистился. Кое-где были сделаны асфальтовые тротуары, исправлены окрестные дороги. На всех улицах появились вывески с их названиями, соответственно району данного отряда. Так, я жил на Кильской улице, а рядом была улица Гебен, – там раньше стояли германские моряки. Была улица Эрнест Ренан в честь французского броненосца, команда коего стояла в Скутари, и т. д. Благодаря иностранным гарнизонам, в магазинах Скутари можно было кое-что найти, чего нельзя было достать в Цетинье. Вообще, Скутари было гораздо значительнее и богаче маленькой черногорской столицы.
Город разделился на две части: центральная, где помещались правительственные учреждения и дома более зажиточных албанцев, и старая часть города, ближе к озеру, где был базар. Над этой частью города на горе высилась древняя живописная крепость, которая была излюбленным местом наших прогулок. Из крепости в хороший солнечный день открывался широкий вид на озеро, на Дрин и Бояну, впадающие в него. Климат в Скутари сравнительно мягкий, но мы попали в самое холодное время – конец ноября и декабрь. В январе же, говорят, уже начинают цвести розы.
Насколько Скутари может произвести чарующее впечатление в мирное время, можно судить по тому, что лет за 20 до нашего прихода туда как-то приехал богатый англичанин Пэджет, купил там дом и тщательно его отделал, думая там поселиться. В Скутари все знали
Старые башни, обвитые плющом, сослужили свою службу. В них скрывались обитатели дома, когда вскоре Скутари начали посещать неприятельские аэропланы.
Мы прибыли в Скутари 18 ноября. Первые дни город еще сохранил свой обычный вид, но не прошло и недели, как он стал быстро заполняться беженцами и солдатами. Немедленно было дочиста раскуплено все, что еще оставалось в лавках, и сразу ничего нигде нельзя было достать. В какую-нибудь неделю из мирно дремлющего в своих садах и оградах мусульманского города Скутари превратилось в огромный и беспокойный стан оборванных несчастных кочевников.
С самого начала черногорцы крайне недоброжелательно отнеслись к вторжению в их пределы спасающихся от разгрома своей родины сербов. Король Николай выражал притворное участие, но истинное настроение его не оставляло сомнений. Ему было крайне неприятно, что обстоятельства заставили его покинуть свою покойную двусмысленную политику и сделать выбор между определенными решениями. Разгром Сербии усилил в нем нежелание оказывать серьезное сопротивление Австрии и пугал его перспективой такой же участи своей страны. Он боялся, что сербы останутся в Скутари и что потом их трудно будет оттуда выжить. Кроме того, пока они находились под боком Цетинье, он не мог так же легко, как раньше, пересылаться переговорами с Австрией.
С приходом сербов в Скутари оказались две власти: черногорская и сербская. Черногорским правителем области был дядя короля, старый воевода Негуш-Петрович[221]. Посетив его, я нашел маленького старичка в черногорском национальном костюме, к которому как-то не шло
Более деятельным был начальник черногорских войск в этом районе, молодой и энергичный генерал Вешович. На вид он был совершенный болгарин. В нем не чувствовался boulevardier, зато в сильной степени были развиты другие перечисленные мною свойства. Свой выезд по городу он обставлял восточным обрядом: он сидел, колыхаясь в допотопном рыдване, а сзади него скакали с ружьями наперевес какие-то жандармы очень древнего и инвалидного вида.
Сербское правительство обосновалось в бывшем турецком муниципалитете. В городе было два коменданта – черногорский и сербский. Благодаря обилию властей и начальства, которые относились друг к другу с взаимным недружелюбием, в городе водворился самый полный беспорядок.
Отход сербской армии на север, в Черногорию и в Скутари, был совершенно неожиданным, и отступление совершалось безо всякой подготовки. Когда мы прощались с Пашичем в Призрене, он говорил нам, что в случае необходимости армия направится на Дураццо. Сам он думал пробраться туда же. Когда наступит, однако, критический момент выбора между капитуляцией или скорейшим уходом по кратчайшему направлению, то Пашич, по-видимому, сказал: идите какими хотите путями, только не сдавайтесь, а как только вы дойдете до моря, так тотчас вы найдете помощь союзников, потому что они владеют морем.