Позв<они> воскр<есенье> веч<ером> Гольцеву Викт<ору> Викт<оровичу> (она – Юлия Сергеевна), если он еще не уехал. Есть ли у него проверенный экземпл<яр> Бараташвили для себя на радио и для Грузии.
То же самое Хитаровой.
Понед<ельник> утром (часам к 11) найти возможность позвонить Хитаровой Софье Моссесовне К3—63–92 – те же вопросы, что Гольцеву 1) Как
1948
<9 июня 1948>
Зина, пишу наскоро. На все это ответь мне с Марией Эдуардовной[296], которая приедет к тебе завтра, в четверг.
Я взял с книжки три тысячи. Одну даю Анне Никандровне[297], другую передаю тебе для Стасика и Гали[298], которые собираются к тебе 12-го, из третьей 200 р. оставляю себе, а 800 – тебе. Напиши мне завтра, как дела.
<11 июня 1948>
Дорогая Зиночка, ну как с дачей, починили ли Лене велосипед и как ваше обоих здоровье? 12-го (в субботу) собираются к вам Стасик и Галя, я им дал накануне, 11-го, 1000 рублей, потому что от Гаррика они ничего не получили. Тоня в сберкассе говорит, что надо обменять облигации на другие. Сколько их у нас, какие они и где находятся?[299]
Может быть, если (с работами) все будет в порядке, приеду в понедельник 14-го.
11 июня 1948
Дорогая Зина
Наверное, у вас так же жарко, как тут, но здесь (особенно внизу, в восьмом этаже, где нет окна с другой стороны и в помощь солнцу действует кухня, а также ввиду того, что дверь на солярий, допускавшая в прежние годы проскваживание, всегда под замком) можно существовать только одному, при строжайшем, по-русски придирчивом режиме уборки, проветривания, затемнения окон и пр. и пр. Конечно, такая простая мысль, как о переселении наверх (на 9-й этаж), легко приходит в голову. Но это у меня в резерве на июль месяц, когда станет еще хуже.
Потому что даже если они освободили дачу, дача на это лето потеряна. Это я знаю, и единственное, что осталось, – это беречь нервы, в особенности тебе, чтобы вслед за дачей не потерять также и душевные силы. И я больше всего прошу тебя, чтобы ты не расстраивалась по поводу того, что произойдет и еще ждет тебя. Потому что это так легко предвидеть! Ведь ремонт они производят в мечтаниях и на словах, пока они не очистили дачи, чтобы о чем-нибудь говорить. Когда же дача будет действительно очищена, у них будет сознание, что уже так много сделано, что можно вздохнуть и тобой не заниматься. И это не потому, что они такие мерзавцы и так ленивы, а потому, что это бессмыслица и всеобщее вранье и бедствие снизу до верху, и людям ничего не остается, как только врать и погибать. Конечно, это хуже войны, потому что война – это смертельная и быстро разрешающаяся катастрофа, а этот порядок – смертельная катастрофа, надолго затягивающаяся. И ты тоже дикая дура и не понимаешь, что, будучи связана со мной, ты избавлена от главного несчастья – от необходимости врать и обманываться и плести обязательную чепуху вслед за всеми, ты не ценишь источника, из которого ты могла бы почерпнуть душевное счастье. Но это твое дело. Как я говорил и Величко, главное для меня во всем этом – ты, а в дачу я не верю. Я в прошлом году уезжая говорил, что у меня такое чувство, что больше мы в ней не будем жить. В понедельник я, наверное, приеду (но не надо брать дополнительного питания, ведь это будет только на обед). Я сам предлагал тебе не жалеть денег на подмазку кого бы то ни было в связи с дачей. Но как и в отношении нервов и душевных сил, тут есть опасность просадить и потерять задаром все, надо обязательно взглянуть трезвым взглядом, живая ли это возможность или типический советский миф,
Р. S. Мария Эдуардовна напомнила мне, что у вас путевка до 15-го. Тогда я куплю вам продление ее еще на 2 недели, чтобы тебе для этого не приезжать в город, и привезу в понедельник или во вторник, если на понедельник меня что-нибудь задержит. Одну ли путевку или две? (Я не о себе спрашиваю, мне действительно не имеет смысла поселяться в Доме отдыха даже в будущем, когда я буду свободнее, и все будет раздражать там, – но достаточно ли тебе и Лене одной путевки?) Так что в понедельник не наверное. Если тебя интересует мое настроение и от него в какой-то степени может зависеть твое собственное, то оно у меня великолепное: я твердо знаю, чего я хочу, что люблю и чего не выношу, и на мое по-городски сложившееся лето смотрю как на вынужденно повысившееся мое сопротивление в этой моей борьбе с презренными современниками, – а следовательно, и жара, и клопы мне в радость и я только посвистываю.
Обнимаю тебя и Леню.
Большое счастье, что ты и Леня в зелени и вас кормят за очень дешевую плату. И за то спасибо. Крепко целую вас обоих.
16 июня <1948>