ГЛАВА ПЕРВАЯ

Зло, с которым предстоит бороться: различные формы абулии (безволия) у учащихся и вообще у людей умственного труда

Калигула желал, чтоб у римлян была одна голова, потому что тогда он мог бы обезглавить их всех разом. Нам незачем высказывать такое желание относительно врагов, с которыми нам приходится бороться. Почти все наши неудачи, почти все наши беды сводятся к одной причине, и причина эта — слабость нашей воли, страх перед всяким усилием, в особенности перед усилием продолжительным. Наша пассивность, наша легковесность, наша разбросанность — все это лишь разные названия для обозначения той закваски общераспространенной лени, которая для человеческой натуры есть то же, что тяжесть для тела.

Ясно, что только постоянная сила может успешно противостоять упорному напряжению воли. Страсть по природе своей скоротечна; чем страсть сильнее, тем меньше она длится: ее перемежающийся характер не позволяет нам считаться с ней, как с постоянным врагом, за исключением очень редких случаев, когда она приобретает упорство и силу, граничащие с сумасшествием, и становится действительной помехой продолжительному усилию воли. Промежутки между приступами страсти оставляют много места труду. Страшна не страсть, страшно то основное, присущее нам состояние духа, которое никогда не прерывается и которое зовется вялостью, апатией, ленью, праздностью. Частое возобновление усилий воли в этом случае будет лишь постоянным возобновлением борьбы против этого присущего нам естественного состояния — борьбы, которая никогда не приведет к решительной победе.

Мы говорим: основное, естественное состояние. В самом деле, ведь только гнет необходимости заставляет человека прибегать к продолжительному усилию. Все путешественники говорят в один голос, что у всех нецивилизованных народов замечается абсолютная неспособность к настойчивому усилию. Рибо весьма основательно предполагает, что первое усилие произвольного внимания было сделано женщинами, которые должны были, под страхом побоев, нести правильный труд, пока их повелители почивали и кейфовали. А краснокожие? Разве не исчезают они с лица земли почти на наших глазах, покоряясь притеснениям, постепенно вымирая и не делая никаких попыток перейти к правильно-организованному труду, который дал бы им полную возможность существовать?

Но зачем так далеко ходить за примерами, которые всем известны? Кто не знает, с какими усилиями приневоливает себя ребенок к регулярному труду? Кто не знает, как редки у нас крестьяне и рабочие, которые пытались бы изыскивать в своей работе новые и лучшие приемы, которые старались бы делать свое дело лучше, чем делали его до них и делают их соседи? Попробуйте вместе со Спенсером перебрать в своей памяти различные веши домашнего обихода, которые служат вам в течение дня: вы не найдете ни одной, которую с помощью легкого усилия мысли нельзя было бы лучше приспособить для ее теперешнего назначения, и вместе со Спенсером вы скажете: «право, можно подумать, что большинство людей задается целью прожить жизнь так, чтобы потратить как можно меньше мысли».

Пусть каждый из нас обратится к своим студенческим воспоминаниям: много ли настоящих работников насчитывает он между своими товарищами? Разве не все они почти поголовно прилагают минимум усилий, необходимых для сдачи экзаменов? Да начиная со школьной скамьи с каким трудом дается им усилие самостоятельной мысли! Повсюду, во всех странах они справляются со своими экзаменами с помощью простого усилия памяти. Понятно, что идеалы их не могут быть высоки. Все, чего они желают, чего добиваются, как превосходно выражает это автор «L’education bourgeoise», говоря о нашем отечестве, это — «места чиновников, — места, которые плохо оплачиваются, не дают человеку ни уважения, ни будущности, не открывают перед ним никаких горизонтов, где он старится, не сходя с кожаного сиденья своего рабочего стула, где, вращаясь в пустоте своих ежедневных бесплодных занятий, он изо дня в день сам же содействует постепенному ослаблению своих способностей, своему отупению, но где, взамен этого, он обретает неизреченную усладу чувствовать себя свободным от необходимости думать, хотеть и действовать. Опека регламентации... придает его деятельности характер правильного движения часового механизма и избавляет его от почетного, но утомительного преимущества действовать и жить».

Не следует, впрочем, сваливать всю вину на чиновничество. Никакое ремесло, никакая профессия, как бы ни были они возвышенны, недостаточны сами по себе, чтоб оградить личность, чтобы сохранить в целости ее силу и энергию. В первые годы ум еще находит материал для деятельного упражнения. Но вскоре число новых комбинаций, число и возможность случаев, которые вызывали бы усилие мысли и способности к исследованию, начинают уменьшаться. Отправление самых высоких обязанностей, требующее по-видимому огромных интеллектуальных усилий, становится с годами чисто делом привычки. Адвокат, судья, медик, профессор живут на благоприобретенный капитал, который уже больше не нарастает, а если и нарастает, то лишь в очень редких случаях и медленно. Из года в год усилие ослабевает, из года в год уменьшается число случаев для приложения высших способностей ума. Отныне колея пробита; ум притупляется за недостатком упражнения, а с ним притупляется внимание, слабеет сила суждения мысли.

И если наряду со своей профессией человек не создаст себе особого порядка умственных интересов, ему не избежать этого постепенного притупления энергии.

Но наша книга относится главным образом к учащимся и вообще к людям умственного труда; поэтому необходимо рассмотреть поближе, какие формы принимает у них «зло, с которым им предстоит бороться».

Самая серьезная форма этой болезни у студентов — это атония, «душевная вялость», проглядывающая во всех поступках молодого человека. Каждый день он спит на несколько часов больше, чем следует, просыпается сонный, ленивый, нехотя, зевая, принимается за своей туалет И проводит за ним много времени. Ему «не по себе», не хочется приниматься ни за какую работу. За что бы он ни взялся, он все делает «холодно, апатично, лениво». Лень проступает даже у него на лице, на нем можно прочесть скуку, истому; выражение какое-то неопределенное: вялое и вместе с тем озабоченное. Ни силы, ни отчетливости в движениях. Потеряв целое утро, он идет завтракать; в кафе он читает газеты от доски до доски, не пропуская даже объявлений, потому что это занимает внимание, не требуя усилий. Правда, после завтрака энергия до некоторой степени возвращается к нему, но он тратит ее на болтовню, на бесплодные споры и в особенности —ленивый человек всегда завистлив — на злословие: политики, литераторы, профессора — всем достается. Вечером несчастный ложится в постель раздраженный, с чуть-чуть усилившейся против вчерашнего дозой озлобления, ибо эта атония, которую он вносит в свой труд, он вносит ее в большинстве случаев и в свои развлечения: никакая радость не дается нам без труда; всякое удовольствие предполагает известное усилие. Прочесть книгу, осмотреть музей, сделать загородную прогулку — все эти удовольствия требуют инициативы, все это удовольствия активные. А как с другой стороны активные удовольствия — единственные, которые могут идти в счет, которые можно возобновлять до бесконечности и по произволу, то ленивый обрекает себя на самую бессодержательную жизнь, какую только можно вообразить. У ленивых людей удовольствие проходит, так сказать, между пальцев, потому что им лень сжать руку, чтоб его удержать. Сен-Жером сравнивает их в шутку с солдатами на картинках, у которых сабли всегда подняты и никогда не наносят удара.

Основная лень ничуть не исключает минутных вспышек энергии. Дикие, нецивилизованные народы боятся не чрезмерного напряжения сил, а правильно организованного, непрерывного труда, который в результате поглощает гораздо больше энергии; постоянное, хотя бы даже небольшое, расходование энергии истощает в конце концов сильнее, чем крупные затраты, отделенные одна от другой длинными промежутками отдыха. Ленивый прекрасно переносит войну с ее моментами усиленного напряжения энергии, за которыми следуют долгие периоды бездействия. Арабы завоевали целое государство. Они не удержали его за собой, потому что им не доставало постоянства энергии, необходимой для того, чтоб организовать администрацию страны, создать дороги, школы и промышленность. То же можно сказать и о ленивых студентах: подгоняемые приближением экзаменов, почти все они умеют себя «пришпорить». Им претит только постоянное усилие, хотя бы и умеренное, но которое надо повторять изо дня в день месяцы и годы.

Только в таком усилии, умеренном, но непрерывном, и живет истинная плодотворная энергия; это до такой степени верно, что всякий труд, раз он удаляется от этого типа, может считаться ленивым трудом. Само собою разумеется, что непрерывный труд подразумевает постоянство направления, ибо энергичная воля выражается не столько в часто повторяемом усилии, сколько в том, чтобы все силы ума были направлены к одной и той же цели. Вот, например, очень распространенный тип ленивца. Перед нами молодой человек живого нрава, веселый, энергичный. Почти всегда он чем-нибудь занят. Чего только он не переделает за день! Прочтет трактат по геологии, статью Брюнетьера о Расине, пробежит несколько газет, перечтет какие-нибудь записки, набросает план диссертации, переведет несколько страниц с английского. Ни секунды не остается он праздным. Товарищи удивляются его способности к труду и разнообразию его занятий. И все-таки мы должны заклеймить этого молодого человека названием лентяя. С точки зрения психолога, такая многосложность занятий указывает только на довольно богатый запас самопроизвольного внимания, которое однако не перешло еще в произвольное. Эта воображаемая сила — способность разнообразить свой труд — свидетельствует лишь о крайней слабости воли, к вышеописанном студенте мы видим очень обыкновенный тип ленивца, который мы назовем разбросанным типом. Такая «прогулка ума», конечно, приятна, но это увеселительная прогулка — не больше. «Esprits de mouche» — так называет Николь таких работников, которые разбрасываются во все стороны без пользы. По образному выражению Фенелона, они «как зажженная свеча, которую задувает ветром».

Главное неудобство такой разбросанности усилий в том, что ни одно впечатление не успевает закончиться. Пока идеи и чувства заходят в наше сознание лишь мимоходом, вроде того, как останавливается в гостинице проезжий, они остаются для нас незнакомцами, которых мы скоро забудем: таков, можно сказать, непреложный закон умственного труда. В следующей главе мы увидим, что настоящий умственный труд предполагает сосредоточение всех усилий в одном направлении.

Этот страх перед настоящим усилием, т. е. перед необходимостью координировать все отдельные усилия для достижения одной определенной цели, осложняется не менее сильным страхом перед усилием самостоятельной мысли. Действительно, одно дело — творить самобытно, работать над изобретением, располагать материалы по своему плану, и другое

складывать в своей памяти уже заготовленный материал. Впрочем, усилие самостоятельной мысли потому так и трудно, что оно необходимо подразумевает координацию. Во всяком творческом труде две высшие формы умственного труда связаны неразрывно. Оттого-то этот труд и не нравится так огромному большинству учащейся молодежи, которая однако не сегодня-завтра станет «правящим классом». Взять хоть воспитанников философских классов: все это хорошие ученики; близость выпускного экзамена поддерживает в них энергию. Они трудолюбивы и, говоря вообще, исполнительны в работе. Но, к сожалению, они совсем не думают. Их умственная лень выражается в присущей им наклонности думать словами, в пределах слов — не дальше. Изучают они, например, психологию, и ни одному,— совершенно как Мольеровскому Журдену, — не придет в голову, что он говорит прозой, т. е. занимается приложением психологии всю свою жизнь, с самого рождения, и что было бы несравненно проще порыться в себе самом и подыскать личные примеры, чем запоминать примеры из книги. Но нет, у них непобедимая страсть заучивать, они не любят искать. Огромный излишек материала, которым им придется при этом загромоздить свою память, пугает их меньше, чем самое легкое усилие самостоятельной мысли. Повсюду и все они пассивны, за некоторыми исключениями, конечно, очень редкими, в лице немногих избранных.

Конкурсные четвертные испытание на место первого ученика дают нам наглядное доказательство этой неспособности к усилию самостоятельной мысли. Большинство учащихся боится этих испытаний. Конечно, тут нет и речи о самостоятельном исследовании; по большей части бывает нужно просто-напросто распределить по новому плану уже готовый, накопленный в течение курса материал и придать своему изложению некоторую ясность, тот lucidus ordo, которого требует учитель; но даже и такая работа для них положительно неприятна.