— Наверное. Когда располагаешь фотоаппарат между собой и тем, что ты снимаешь, появляется определенная автономия. Ты чувствуешь близость без страха, что кто-то или что-то поглотит тебя.

— Интересное слово — «поглотит», — говорю я.

Она откашливается и взмахивает руками. Спонтанное действие.

— Наверное, — говорит она.

Я жду. Впитываю ее оживленность и энтузиазм. От оптимизма у нее расширяются глаза; правда, которую она говорит, вдруг становится заразительной.

— А как свидание? — наконец спрашиваю я, помня о том, что надо двигаться дальше. Наша работа — марафон, а не спринт.

— Было очень весело.

Она опять улыбается, видимо, углубившись в воспоминания о событиях выходных: о медленной прогулке до «Курящего козла», где они с Шоном ели мидии с ямсом и плавающего краба и запивали все это вкуснейшим красным вином; о том, как он заметил ее робость и успокоил улыбкой; о долгих разговорах; о поездке в такси домой; о поцелуях; о том, как он поутру пек для нее блинчики, которые плавали в сливочном масле и сиропе — ее любимое блюдо.

Интересно то, что она пропустила тот этап, когда они занимались страстным сексом, но я заполнил пропуски. Позволил себе пофантазировать, как лихорадочно сплетаются два возбужденных молодых тела.

Алекса смотрит на литографию женщины с длинной шеей — она прислонена к окну — и сама вытягивает свою. В конечном итоге ее взгляд останавливается на картине у меня над головой.

— Одна из ваших пациенток? — Она указывает на картину.

— Да, — отвечаю я.

— Вам нравится? — спрашивает она. — Или вы повесили ее потому, что у вас не было выбора? Как-никак вам не приходится смотреть на нее.

Я продвигаюсь вперед в своем кресле, поворачиваюсь и смотрю на картину. Мое внимание приковано к утесам.

— Мне она нравится, — говорю я. — А тебе?

Ее мимика выражает сомнение.

— Гм, не знаю, — отвечает она.

— Почему?

— Уж больно она холодная. На нервы действует.

Я жестом предлагаю ей продолжать.