Прислушавшись, старик горестно убедился — из ванной опять доносился слабый шелест воды — Катя все еще пыталась с помощью душа погасить в себе гадливое ощущение, которое, похоже, не покидало ее.

«Ошибаешься, — жестко подумал старик. — Этим не отмоешься. Тут нужны другие средства, Катенька. Тут требуется нечто совершенно иное. Здесь вода не поможет. Растоптанность в душе смывается совсем другой жидкостью. И я знаю, как она называется…»

У старика самого было странное состояние оскверненности, будто и его напрямую коснулись события, случившиеся с Катей. В отчаянии он бросил в тот вечер слова о том, что и его изнасиловали, они сами выскочили из каких-то его глубин. И кому-то могли показаться слезливыми, фальшивыми. Нет. Теперь он понимал холодно и зло — так и было. Он тоже унижен, осквернен, растоптан.

Теперь его задача — очиститься.

Старик знал, как это делается. Откуда-то он твердо знал, что ему сейчас нужно делать, и молил Бога не об удаче, умолял дать ему немного сил, немного и ненадолго. Он никогда не был в таком положении, никогда не приходилось ему очищаться от грязи, от скверны, которая сейчас покрывала и его самого, и Катю. Сил старику придавала возникшая уверенность — очистится не только он, Катя станет прежней, веселой и доверчивой, если все сделать по правилам, по древним законам, которые, оказывается, жили в нем, но до сих пор о себе не напоминали.

И вот напомнили.

Да что там, они просто подавили все другие мысли и желания. Говорят, в древних египетских пирамидах нашли семена растений, давшие бурные всходы, едва их поместили во влажную почву. Вот так и в душе старика оживали какие-то невиданные твари, которые дремали столетиями, не получая в пищу настоящих страстей, настоящей горячей крови.

Старик поднялся с кровати, в пижаме прошлепал на кухню, по дороге мимоходом постучал в дверь ванной, дескать, хватит плескаться, пора к людям выходить. Его густые насупленные брови обычно скрывали острый блеск маленьких синих глаз, но с некоторых пор он стал держать голову вскинутой, словно подставляя лицо под удары, под ветер и солнце. Человек наблюдательный и вдумчивый, побыв некоторое время со стариком, мог бы догадаться — тот непрестанно смотрит в глаза своим врагам. Старик распрямился не только физически, внутренне распрямился.

— А ты изменился, деда, — сказала Катя, когда они сели завтракать.

— Жизнь, — старик сделал неопределенный жест рукой. — Годы идут, стареем…

— Изменился, — повторила Катя, не принимая шутливого объяснения. — Только не знаю, в какую сторону…

— В лучшую, Катя. В мои годы поздно меняться в худшую.

— Почему?

— Может не остаться времени, чтобы вернуться. В мои годы позволительно только приближаться к самому себе, только приближаться.

— Ты что-то задумал, деда, — медленно произнесла Катя, наклонившись к стакану с кефиром. Наклонилась, но взгляда от старика не отвела. Тот удивленно вскинул брови, на секунду показал синие свои глаза и тут же снова насупился. Словно в норку спрятался. — А, деда? — продолжала допытываться Катя. — Признавайся!

— Скоро родители твои возвращаются… Из дальних странствий. С большими деньгами. — О деньгах старик изловчился сказать так, что Катя поняла — не верит он в большие деньги, посмеивается над челночными усилиями Катиных родителей.

— Лучше бы подольше не приезжали.

— Почему?

— Что я им скажу?

— Не надо им ничего говорить. Не надо, и все.