– Какое «торопиться», Николай Николаевич! – горячо возразил лейтенант. – Откуда у него тогда портсигар Сичкина? Витенька подарил? Или обменял на медальон? А еще мы с Пожарским гильзу нашли – с нашатырем…

Сорокин осадил:

– Тихо, тихо, тпру-у‐у‐у. Снова спешишь. Прямых доказательств того, что Вакарчук в этом замешан, нет. И косвенных…

– Тоже нет, скажете? – съязвил Акимов.

– Ну а какие, к примеру? – немедленно поддел Николай Николаевич. – Ложечку обнаружили на Витеньке, осколок от бутылочного домишки – тоже. Насчет портсигара: ты сам говорил, Сичкин вообще не был уверен, что он на даче оставался. Что в сухом остатке?

– Витька-Пестренький, – угрюмо ответил Акимов, – убитый выстрелом в сердце так, что и капли крови не пролилось. Цепочка интересная и вряд ли случайная: меткий выстрел, отсутствие крови, неприятие пота.

– С натяжкой, но можно с тобой согласиться – нетерпимость к биологическим жидкостям… пот, кровь… пожалуй, да. Молодец, лейтенант, соображаешь. Послушай-ка, что там Пожарский наш про нерусский орден говорил? Что за орден?

– Орден Славы, польский.

– Другой.

– Я плохо помню. С цветком и мечами…

– С цветком и мечами, – повторил Сорокин, – ну, тут сложно что-то сказать, но звезда о восьми лучах на перекрещенных мечах и с цветком о шести лепестках – вот такой.

Он вынул из папки фотографию.

– Такие цветочки в рейхе вручали для добровольцев из числа славян. Сам понимаешь, неарийским свиньям кресты не полагались.

Акимов помолчал, собирая воедино все услышанное и увиденное. Этого было многовато для одной головы, и без того гудящей. Наконец он прямо спросил:

– Николай Николаич, время идет. Не даром ли мы его тратим? Брать шкурника, пока он ничего не натворил.

– Опять ты за свое? Я даже не говорю про то, что без оснований людей не задерживают. Ну как он стрелять начнет?

Акимов молчал.

– Ты рыбачишь? – вдруг спросил Сорокин.

– Редко, а что? – ответил Акимов.

«Почему этот черт старый не может прямо сказать, что к чему?»