Сегодня Константин, едва выбрался из фюзеляжа, хмуро спросил у Проши:

– Какой сейчас день, Проша, там, в той жизни?

Прохор сидел на чурбачке возле Петра Иваныча и озадаченно взглянул на радиста, потом на блокнот, на обложке которого рисовал свои зарубки – сколько мы здесь пробыли. Физик что-то пересчитал, загнал очки на лоб и сказал:

– Двадцатое сентября.

– А-а, завтра, значит.

– Что завтра?

– Мамин день рождения.

Проша посмотрел на радиста, как на новый вид бронтозавра какого-нибудь. И вдруг с растерянной улыбкой сказал:

– У моей – в июле. Их в семье восемь детей было, так все-все собирались. – Он говорил быстро и будто одному Косте. – Вечером на веранде чай пили до ночи, младших всех спать отправляли. А я в гамак забирался, он у нас на веранде висел – от дождя… и про меня забывали. Гитару достанут, а я на мотыльков под абажуром смотрю. Лампа у нас под плетеным абажуром, большая.

Костя Прохора слушал внимательно, не перебивал. Потом зло так ответил:

– Я ей перед войной обещал осенью, на день рождения, приехать. А мама сказала – яблочный пирог испеку, приезжай. Яблок осенью много. Вкусный он у нее получался, большой. Второй год еду. Эта война…

Покосился на немца, замолчал. Петр Иваныч улыбнулся в усы и отвернулся к костру.

– Готова еда, ребятки. Налетай. Будут еще на нашей улице и пироги с яблоками, и… эти…

– …мотыльки, – добавил штурман. – С вишнями вареники, ох, не оторвешься. Со сметаной. Ели?

– Нет, – сказал я, подойдя к столу, – приеду – попробуй не угости. Костя, у меня мама тоже пекла с яблоками, с сеточкой сверху…

– Да! Сетка такая из теста, по яблочному варенью. Эти палки – они самые вкусные, – разулыбался радист. Ну, наконец-то оттаял.

– Яблочный вкусный с корицей, – сказал Проша, разглядывая без энтузиазма подгоревшего птеродактиля.

– С вишнями ко мне приезжайте пробовать, – возмущенно перебил бортстрелок, – а вечером после бани сало с горилкой, вот это дело.

Сели есть, но ели торопливо. Про дом как-то резко замолчали, радист первый и перевел разговор на какую-то ерунду. Редкий разговор-то, редкий, черт знает, почему он произошел. Как они все там? Тоска давила, и тоска по тому, чего здесь не могло быть никогда. Эти дурацкие пироги, абажуры, гамаки, яблоки… семья… этого здесь нет и не будет. Если не выберемся, не будет…

До обеда пахали как ненормальные, больше – молча. После дождя земля подсохла, и хотелось наверстать упущенное. В обед решили передохнуть, пекло, казалось, еще сильней, чем прежде, душное марево испарений шевелилось над джунглями.