– Не сорок второго. Я ведь говорил, раньше, чем улетели, вернуться энергии не хватит. Значит, не сорок второго.
Только теперь я заметил ничего не понимавшего Юргена. Зло выдохнул. Расслабились, от динозавров-то выбравшись. Забыли, где находимся.
– Отставить курортный отдых, мы на территории врага. Вспомнили?
Алешка так невыразительно-кисло поморщился, на Петра Иваныча зачем-то покосился. Проша взгляд отвел. Я почуял, как холодком и отчужденностью повеяло. Костя – вон оловянными глазами смотрит. Раскомандовался. Сбавь обороты-то. Ну, услышишь ты сейчас «слушаюсь, товарищ капитан», тебе что, легче станет? Или быстрее у своих окажетесь? С людьми, ставшими друзьями, зачем так-то? Стало неловко, и я просто сказал:
– Сам вот только сейчас и сообразил. Давай-ка, Петр Иванович, в свою верхнюю кабину, наблюдай, но без команды огня не открывай. Если немцы большой силой не попрут, может, по-тихому справимся, пистолетами. Ты ведь своей пулеметной спаркой так грохотнешь, что весь округ на ноги поднимешь.
Галюченко полез обратно в фюзеляж, за ним я послал и Костю – в качестве связного, хоть надевай шлемофоны, хоть снимай, а с земли до розетки проводом не дотянешься, – так что будет голосом оповещать.
Мы с Алексеем начали вскрывать крыло. Юрген забрался к нам помогать. Впрочем, дела ему было не много, подходящие отвертки имелись только две.
Хорошо, что у динозавров еще разобрались, что как устроено, где кран заклиненный искать. Пару панелей сняли – и часа не провозились. Кран – вот он, целехонький, и поворачивается легко, а на полдороги застрял потому, что тяга лопнула. Похоже, ее Юрген своим пулеметом и подрезал. Юрген кивнул на тягу и произнес совсем непонятную фразу:
– Kein Kanone. Ein Maschinengewehr[7].
Мы переглянулись, пожали плечами. Я уставился на тягу, машинально отвечая Алексею. В голове крутились вопросы, что будет, когда придет время… Что делать с Юргеном? Вот он сейчас стоит на земле, в своей Германии, и не бежит. Почему не бежит? Не дошло еще, что дома? То-то и оно… Там, в джунглях, можно было отбросить многое, отложить на потом, просто люди – просто выживают. Когда спасаешь тонущего, ты его цепляешь и тащишь на берег. Просто человек спасает другого человека…
Тяга. А тяга-то и не нужна больше. Без нагрузки она еще держалась, но лопнула, когда я повернул кран. Только вот чинить ничего не пришлось, потому что горючее в одном баке и осталось, больше кран поворачивать не придется – кончится топливо, и отправимся носом в землю.
Долго везение продолжаться не могло, немцы должны были появиться. Утро еще раннее, может, поэтому нас и не замечали. Обшивка уже почти стояла на месте, когда из фюзеляжа вынырнул Костя и махнул рукой в сторону дороги. Но мы и сами уже услышали: то ли трактор, то ли грузовик не спеша тарахтел за деревьями. Спрыгнули с крыла, отступили под него.
Юрген же отстал и оказался аккурат нос к носу с подъехавшим человеком. Может, и хозяин этого поля. Ярко-красная спецовка – не спецовка, и больно уж отутюжен – точно хозяин, батрак так наряжаться не стал бы, а здесь все по моде, богатей чертов.
Сельскохозяйственный богатей подступил к Юргену и начал на него орать, показывая рукой на колеи, оставленные колесами при посадке, на помятые ростки. То ли за ростки переживает, то ли что его поле помяли. Я даже знакомое слово уловил – швайн, свинья, значит. А Юрген молчит, его свиньей обзывают, а он молчит. И еще одно слово показалось знакомым – ферзукерунг или что-то в этом роде. Где я его слышал? Точно, в интербригадах был один голландец, у себя он коммерцией занимался, а вот за свободу Испании воевать пошел добровольцем. И как воевал! Жаль, не знаю, что с ним теперь, и страна его под немцами, да и вообще. Этот голландец, если одежду рвал или пуговицу терял, одну и ту же фразу приговаривал. Потом перевели нам: «Этого мне страховка не покроет». Ферзекеринг – страховка по-голландски. Вот ведь, война, самолет вражеский на его поле сел, сверху пулеметы такие, что и самого, и трактор, и всю эту лесополосу в силос смешают. А он о страховке ругается, ему, главное, свое не помять, с кулаками на самолет боевой лезет. Гитлера потому и вырастили, что свое помять боялись. Его бы еще здесь остановить, в пеленках.
Юрген ожил, ответить пытается. Но не ругается, а спрашивает как-то растерянно. Тут понимаю, что и Юрген ничего не понимает. А сельскохозяйственный капиталист с издевкой у виска крутит и кулаками уже размахивает.
Месяц назад с большим удовольствием посмотрел бы, как два фашиста меж собой дерутся, а тут не пошло мне это зрелище. Ткнул стволом ТТ в ребра буржую. Тот дернулся, замолчал на половине своего «швайна». Вижу, и Алексею с Костей те же мысли пришли – ремни снимают, немца вязать. Так синхронно снимают, будто солдаты показательной роты. Через мгновение буржуй уже сидел, обхватив себя связанными руками. Ремень тратить не пришлось – оторвали помочу от его модной спецовки, буржуйского не жалко.
– Что делать с ним будем, командир? – спросил Алексей.
– Штатский, – отвечаю, – не убивать же. Да и прав он, всходы топтать – последнее дело, только бесстрашный какой-то, без ТТ не угомонился. Привяжем перед взлетом к дереву, ты, Алексей, и придумаешь морской узел, чтобы часа два просидел. А потом мы далеко будем, пусть тревогу поднимает, не страшно. Взлетаем. Каждый к своему двигателю. Все как вчера или сколько там миллионов лет назад. А то скоро к этому землевладельцу прибавится еще, и не один – на всех ремней не хватит.
Юрген повернулся ко мне и сказал, медленно подбирая слова:
– Er ist verrückt… oder ich bin verrückt[8].