– Проша, ты это… смотри… на тебя вся страна смотрит! Уже глубокой ночью сели, притихшие, у костра.
Побросали, что увидели и что вспомнили, в «ланка-стер».
То ржали как ненормальные:
– Оставь, Петр Иваныч, котелок, куда тащишь, с утра завтрак по расписанию!
То ругались из-за пустяков.
И теперь сидели молча. Проша время от времени бросался к своей машине. Я увидел, как фриц стоит у раскрытого бомболюка, смотрит на едва помещающийся в фюзеляже Прошин агрегат. Юрген обернулся на меня, опять на машину. Понял ли он, что здесь мы все из-за нее? Может, и понял.
Немец отошел к костру, сел. Держался он вроде бы и особняком, но, когда помощь нужна была, каждый раз рядом оказывался. Тащишь из последних сил, а рука его тощая уже вцепилась и тоже тянет. Молча. Может, это молчание посильнее всякого разговора и оказалось…
Не помню, как уснул. Все старался ничего не забыть – и взять с собой самое нужное, и небо это над темнеющими джунглями, в котором мелькали птеродактили, будто стрижи, тоже в памяти унести.
Глава 42
Адьес, амигос, адьес
Для нормального взлета наземный персонал с собой завезти мы не догадались, и динозавров надрессировать тоже как-то в голову не пришло. Значит, самим выкручиваться, нашим малым составом, «ланкастер»-то с трех точек запускается, одновременно из кабины и от стоек шасси.
Пришлось провести пару тренировок, моторы не заводили, конечно, только работу экипажа оттачивали. Проша, не военный человек, сначала понять не мог, зачем это – бегать вокруг машины с воплями и матами, с побагровевшим от гнева и обиды Галюченко, который постоянно кричал: «Ведь скильки раз можно повторять!» А после первого раза, когда ясно стало, что машину нам без тренировок не запустить, так и Проша уже не метался, а весело и разумно бегал от стойки к стойке, подчиняясь Петру Ивановичу, поставленному перед носом сигнальщиком. И Юрген, казалось, понимает русский командный…
В кокпите я один остался, остальные топтались на земле, каждый на своем месте, переговариваясь и потея.
Открутить ручку топливного насоса и подкачать топливо, восемь – двенадцать качков. И так на каждом двигателе, на каждой стойке. Запустили вчера их все, на полминуты, чтобы топливо зря не тратить.
Взлетали в шесть утра по местному, хронометр показывал восемь вечера московского, а какого дня, мы даже и не пытались угадать. Вернее, дни-то мы считали, но Прохор сказал, что при переходе в прошлое мог произойти сдвиг и нельзя надеяться, что количество дней, проведенных здесь, совпадет с тем, сколько мы отсутствовали.
Встали затемно. Было душно. Пыхнул красным заревом вулкан. Вспышка озарила небо и скоро погасла. Джунгли привычно переговаривались на разные голоса.
Очередь Константина за водой идти, Галюченко перед костром шаманить примется, Юргена за дровами пошлет, перекусить все равно надо. Проша с Алешкой вчера долго звезды пересчитывали, теперь их не добудишься… нет, выползли, морды сонные, но решительные. Отправка все-таки намечена.
Обычное утро, но нам было немного не по себе. Машинально наскоро умываешься, наскоро глотаешь холодный кусок руконогой рыбины. Отмечаешь мелочи, которые, наверное, отпечатаются в памяти…
Спикировал рамфоринх в прогоревший ночью костер, возится в золе, ищет еду, верещит. Кричит археоптерикс. Значит, солнце скоро встанет над лесом, пойдет жара. Виднеется голова диплодока, по-утреннему приветливо маячит на светлеющем небе. Близко подошел, опасно… а может, уже и не опасно… А море – спокойное, только темная туша замерла неподвижно невдалеке от берега, и не поймешь, где у нее шея, а где хвост. Спит, наверное, на рассвете всем хорошо спится, и морским тварям в меловом периоде тоже…
Да, думается о всякой ерунде. Я включил питание на своей приборной панели. Даже не верится, что пытаемся отсюда убраться. Перегнулся к пульту бортинженера – наддув… выключатель вниз. Индикатор закрылков… Переключение на внешние топливные баки… Магнето третьего двигателя… Сейчас дело за Прошей.