– Лучше было уйти, чем остаться и быть рабом. Но мне не следовало их оставлять.
Мы считали себя трусами и предателями. Мы думали, что мы не можем вернуться домой.
Но Итан держал путь домой, по крайней мере, в свой родной океан. Хотя мы планировали зайти в несколько портов Вест-Индии, его остров, Ямайка, не был одним из них. Я знал, как чувствовал бы себя, если бы мы направлялись к островам Тихого океана: как кожу ласкает домашний ветер, как ухо ловит песню людей, так похожих на твоих сородичей. Дом не всегда означает землю. Итан рассказал нам, что бежал из Карибского моря, как любой чернокожий мужчина или женщина, у которых появлялась такая возможность. Рабство, несмотря на популярность движений против него в Великобритании[72], во многих местах оставалось обыденным явлением если не официально, то по умолчанию. Что делать с переселенным народом, которому по-прежнему нужно есть? Рабский труд – то же самое, что рабство. Но такие люди, как Итан, люди с силой богов, могли сменить хозяев и обрести некое подобие свободы.
– Нам нужно называть тебя Сонгом! – воскликнул я, заработав себе взбучку половником, когда мы готовили очередной обед. Иногда мой рот опережает мысли.
– Не путай мой рост с силой нашего кока, – сказал Итан. Он знал, кого держаться, но ухмыльнулся и подмигнул в мою сторону.
Именно это странное братство помогало мне держаться на плаву в нашем путешествии.
Глава 17
Я был помощником Сонга, но мне часто давали другие задания. Конопатить палубу, проверять опоры, якорные скобы и швартовы, натирать песком и красить везде, где это было нужно. Я постоянно драил нижнюю палубу. Митчелл, старший помощник, взял меня в команду с неохотой, поэтому нагружал работой и не сводил с меня суровый взгляд. Для него было в порядке вещей дать мне больше работы, чем было возможно выполнить за одну вахту, и потом заставить меня довести ее до конца, браня за слабость. «Мы сделаем из тебя мужчину», – говорил он, ухмыляясь, как будто это была шутка, хотя было ясно, что в его замечании не было ничего благодушного.
Так продолжалось много дней, пока во мне не скопилось возмущение, которое я едва сдерживал. Я отработал долгий день и был голоден, когда помощник приказал мне смазать фок-мачту жиром. Час был поздний, и моя вахта давно закончилась. Мне стало любопытно, получится ли у меня отговориться от этого задания. В прошлом мой язык часто выручал меня из многих передряг, но Митчелл принял это за наглость.
– Простите, сэр, мистер Митчелл. Моя вахта давно закончилась.
– Я не привык повторяться.
– Похоже, завтра будет хороший день – я могу начать пораньше…
– А ты у нас наглец, верно, парень?
– Прошу прощения, сэр. Я не намеревался проявить неуважение, просто у меня очень болят суставы, и я уже давно ничего не ел.
– Ты что, старик, парень? По мне, так с тобой все в порядке. Возвращайся к работе, или я покажу тебе, как разбираюсь с ленивыми мальчишками.
Я был больше этого, я знал, что я был больше этого. Я не мог смириться.
– Я вовсе не ленив, сэр…
– Будешь дерзить, отведаешь веревки.
– Но…
Моих колебаний было достаточно. Он перекрыл мне путь к бегству и принялся стегать меня свободным концом толстой веревки. Рядом больше никого не было, и я был беззащитен. Я не знал, что было хуже – попытаться бежать или остаться на месте и принять то, что он мне отмерил. Я присел на корточки, пока он избивал меня, надеясь, что это может насытить его жажду к наказанию. Жало тяжелой, мокрой веревки. Ожоги причиняли такую жестокую боль, какой я еще никогда не испытывал. Я пытался не завопить, но боль пересилила. «Может, ему это понравится», – подумал я, прежде чем он наконец выдохся.