Но у Билли тоже было что сказать.

– Хеми, ты, тварь маорийская! – заорал он, когда я оказался перед ним. – Генри нигде нет. Даже найти ее не могу. И это ты виноват, педик несчастный!

– Мне очень жаль, Билли. Я потерял всякое чувство меры и правила приличия. Прости меня, позволь мне объяснить. Давай вместе найдем Генри.

– Нет. Она ушла. Сказала оставить ее в покое. Сказала мне убираться прочь на мои проклятые корабли и что между нами все кончено. Думаю, Хеми, думаю, она считает, что это то, чего я хотел. В конце концов, я запал на нее, когда она была в брюках.

Тогда я попытался произнести речь, но мы оба были слишком невосприимчивы, чтобы правильно понять друг друга. Билли поднял палец и несколько раз ткнул меня в грудь.

– Держись от меня подальше, Джимми-Джеймс. Я знаю, кто ты такой. Всегда это подозревал. Мне было плевать, но тут тебе взбрело в голову взять и все испортить, а? Испортить для нас всех. Где моя девушка? – Билли развернулся и кинулся к двери, и я подумал, что ему нельзя быть в одиночку, ни ему, ни Генри нельзя ходить по улицам в одиночку в таком состоянии.

Но потом мои друзья Эрни с Эсмерельдой взяли меня за руку, и я последовал за ними, чтобы сесть рядом и выслушать. Это был их праздник. Это было их прощание. Они были добры ко мне, были добры ко всем, с кем сталкивались по жизни, а я весь вечер ими пренебрегал. Я сказал, что я буду скучать по ним, что они были самыми успешными, независимыми людьми нашего рода занятий и в целом мире вообще, и пожелал самому себе и своим друзьям такой же размеренной жизни, как у них. А потом я пал духом.

– Не плачь, Перчик, – сказала Эсме, поглаживая меня по лбу. – Ты должен быть сильным. Как же мы уедем из Лондона, если будем беспокоиться о тебе? Пообещай нам, что позаботишься о себе.

– Да, милый друг. Теперь ты часть нашей семьи, и мы вернемся в Лондон через год или два. Мы будем ждать тебя наверху, здесь, в «Лоне»!

– И не опаздывай, Индейчик.

– Я правда надеюсь, что увижу вас, когда вы снова будете в Лондоне, хотя не знаю, где буду сам. – Я уже ничего не знал. – Мне было отрадно познакомиться с вами, потому что вы всегда относились ко мне как к whanau[70].

Их глаза вопросительно расширились.

– Это значит «семья».

Я подержал каждого из них за плечи, долго прижимаясь носом к их носам.

– Скажешь тоже! – заявила Эсме, но ее глаза были на мокром месте, и она вытащила из кошелька, привязанного на талии, носовой платок.

Эрни прижался ко мне лбом и взял меня за руки.

– Будь тем, кто ты есть, мальчик, и никому не позволяй делать из себя кого-то другого. – Голос у него был более хриплый, чем обычно.

Я наблюдал за тем, как Эрни с Эсме обходят гостей, и думал, что мне должно было быть стыдно, потому что я не знал, кем я был. Вот они знали, кем были и чего хотели. Как можно соответствовать тому, чего сам не знаешь? После всего моего щеголяния по Лондону я чувствовал себя ничем. Мои друзья уезжали или уже уехали, или, возможно, больше не захотят меня видеть. Я был опустошен и начинал понимать, что мне не хватало не просто людей, а своего собственного очага.