— Чего?

— Когда твоя мама пропала, я тебе звонил. Ты сказала…

Диана опускает взгляд и поводит рукой с сигаретой — словно разминает ноющее плечо.

— Сказала… — Я тщетно изгоняю из мыслей лицо убитой, но оно возвращается. Нет, не лицо — фарш. Кожа, кровь и кости, взбитые миксером до картины сюрреалиста. Я останавливаюсь от резкого приступа тошноты.

— Чел?

— Всё… всё норм.

Мы сворачиваем на светлую, в сине-розовом неоне, улицу, и я взглядом утыкаюсь в вывески, словно так сбегу от жуткого трупа. А он есть, он ждёт где-то там, в ночи, в холодном морге.

Что, если бы так «ждала» Диана?

— Я сказала тебе: «Иди на хер», — вспоминает она.

— Д-да. А потом тебе… абонент не абонент, а в «Почтампе» ты меня в чёрный список… И сказать тебе че-то можно было только лично. — Я набираю воздуха. — Вот и говорю: «Иди ты сама». Вот. Сказал. «Иди ты сама»!

Лицо у Дианы не выражает ничего. Полный эмоциональный штиль. Затем левая бровь медленно поднимается.

— Ты меня искал, чтобы послать?

— Ну…

Некоторое время мы молчим. Никакого морального удовлетворения нет и в помине. Разве что смущение? Страх?

— Чел, это так не работает.

— А?

— Ты должен сказать прямым текстом. — Диана затягивается и носом выдыхает дым. — Ну, чтобы человека задело.

— Я… каким текстом?

— Скажи: «Диана, иди ты сама в пизду и на хуй». И, там, добавь что — нибудь от себя. Типа, «Ебучая уродливая свиноблядь».

— Я так говорить не буду.