– Вольф Григорьевич, нельзя ли перенести ваш концерт на завтра? Скажем, на десять часов утра? Мне бы хотелось поприсутствать, но сегодня я очень занят.

Это было странное предложение. Начинать рабочий день с психологических опытов казалось неуместным во время войны чудачеством. Позже Мессингу разъяснили: Сталин обычно работал всю ночь и ложился в пять утра, и до этого момента все начальники страны, на какой бы широте и долготе они ни находились, обязаны были держаться на ногах. Разница с Ташкентом составляла четыре часа, так что раньше девяти Юсупов не освободится.

– Хорошо, в десять так в десять. Итак, завтра в десять. У меня есть просьба…

Он перебил Вольфа:

– Завтра поговорим и об этом… – и положил трубку.

Начало вольной жизни было обнадеживающим, но Мессинг не позволил себе расслабиться.

Когда они с Кацем остались одни и он начал прощаться, медиум поинтересовался:

– Вы спешите?

Лазарь Семенович пожал плечами.

– Куда мне спешить?

– В таком случае я вас сегодня никуда не отпущу. Мы сходим в ресторан, отпразднуем мое выздоровление.

В ресторане, после первой рюмки, Лазарь Семенович вновь погрузился в глубочайшую меланхолию. Лицо у него стало обиженно-задумчивое.

– Уезжаете?

Мессинг не ответил.

Огляделся.

В зале было пусто, два-три столика заняты военными с дамами. В углу пристроился человек, чье лицо было ему знакомо. Какой-то известный киноартист. Или режиссер. Бог их разберет, в Ташкенте их было много. Оказывается, жизнь не стояла на месте. На фронтах было хуже некуда, немцы крепко вцепились в Сталинград, а здесь официантки в белых передниках, терпкое вино, вкуснейшая еда – люля-кебаб, манты, пилав. Радовало, что после знакомства с Гнилощукиным Мессингу удалось сохранить зубы. Правда, это радовало и напрягало одновременно.

– Пытаюсь, – признался Вольф. – Не знаю, что получится.

– У вас получится, – подбодрил его Кац. – У вас обязательно получится.

Он предложил:

– Давайте выпьем за Сталина.