– Ханну помнишь, его сестричку?

Вольф кивнул.

– Встретил в Мюнхене, тоже какая-то красная сволочь.

Он внезапно замолчал. Съел омлет, сосиски, допил пиво. Мессингу стало ясно: пора прощаться. Все, что в ту пору обычно выяснял каждый немец, встретивший довоенного дружка, они выяснили.

Вилли, однако, прощаться не собирался.

– Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.

После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился к Мессингу:

– Ты, верно, думаешь, что я свихнулся на поражении и на ненависти к плутократам? Это не так, Вольфи. Мне все равно, какого цвета сволочью быть, лишь бы платили.

– Если хочешь, я могу помочь тебе со средствами, – предложил Вольф.

Вилли отпил пиво, откинулся на спинку кресла и презрительно усмехнулся:

– Нет, Вольфи. Я пока с голода не дохну…

Он неожиданно перешел на русский:

– И до милостыни не докатился. Вот миллион я бы взял.

– У меня нет миллиона. Разве что марок.

– Кому теперь нужны марки. В цене доллары. Ты не отчаивайся, у тебя скоро будет миллион. Я видал тебя в Винтергартене. Знакомая дама пригласила. Высший класс, Вольфи. Это говорю тебе я, Вилли Вайскруфт, сын владельца развлекательного и, учти, когда-то не последнего в Берлине заведения. Это говорю я, неудачливый солдат, угодивший в пятнадцатом году в плен и познавший Россию. Ты не поверишь, но мне посчастливилось видеть Распутина. Я сразу почувствовал, у него есть сила, но ему далеко до тебя, дружище. Этот славянский недоносок жрал, пил, махался с женщинами, одним словом, тратил свою силу на что угодно, только не на полезное дело.

– Что ты считаешь полезным делом? Повисеть на дереве Иггдрасиль? Овладеть тайной рун?

– Ты запомнил? Это радует. А почему бы и нет, Вольфи. Ты можешь относиться ко мне как к сумасшедшему, но в следующей войне многое будут определять такие, как ты.

– Тебе мало одной войны?

– Войны не может быть мало или много. Она перманента, как и революция, которая в каком-то смысле тоже война. По крайней мере, так утверждает товарищ Троцкий.

Он вновь замолчал. У Вилли появилась странная манера обрывать разговор на полуслове, можно даже сказать на полумысли.