— Чем же? — удивился Арсений Юрьевич.

— Меч, княже, прям и честен. Вот враг перед тобой, вот ты его срубил, землю оборонил. Честь тебе и слава. Собою гордишься, над другими себя ставишь.

Тверенский князь нахмурился.

— Землю защищать — грудь свою подставлять, инок. Собою других закрывать.

— Верно, — склонил голову Предслав. — Да только меч взять и на поле выйти — последняя часть дела. Надо, чтоб сперва появилось то, ради чего выходить. Грады. Села. Обители. Лавра. Те самые стены, что сложить помогаешь. И за этот труд никто тебя не возвеличит, не прославит. Сквозь тебя посмотрят.

Князь молчал, ждал.

— Да только недолго осталось нам срубы складывать. Быть скоро битве. Битве небывалой, — инок твердо взглянул прямо в глаза князю.

— Битве? Откуда же? Для того в Юртай и собрались, чтобы никакой битвы не было…

— Быть скоро битве, — настойчиво повторил Предслав. — Ни ты, княже, ни Гаврила Залесский, ни даже хан Обат ничего тут не сделают. Быть битве. Пришла пора.

— Откуда ж знаешь? — неожиданно хриплым голосом спросил Арсений Юрьевич.

— Ведаю, княже. Сын Господний мне сон послал. Не словеса словесить надо, а мечи точить да копья вострить.

— С такой-то силушкой — неужто ты в Лавре останешься?

— Останусь? Зачем обидное говоришь, княже? — Инок даже отвернулся. — Владыка Петр уже знает.

— Знает? Что знает?

— Что быть битве. — Предслав спокойно облокотился на жалобно скрипнувший венец. — И что мне там быть Длань велит.

Казалось, князь хотел сказать что-то еще, но сдержался. Твереничи шагали к воротам, однако спиной и затылком Обольянинов по-прежнему чувствовал взгляд инока — спокойный, умиротвореный, словно Никита-Предслав и впрямь точно знал, что и где ему предстоит сделать.

И не только знал, но и ничуть не сомневался ни в том, что это сделать надо, ни в том, что он сможет.