– Ну, посмотрите сами, по картам выходит совсем скоро!

Не прошло и часа, как в дверь постучали. Вошла женщина и отрекомендовалась медсестрой из медпункта станции Пермь 2. Она сказала, что прибыл эшелон с эвакуированными из Ленинграда, там мамина сестра, она просит подъехать к ней родственников. От себя женщина добавила, чтобы прихватили какую-нибудь еду.

Мама собралась и бросилась бегом на вокзал – было неизвестно, сколько будет стоять поезд. Она успела. Это была тетя Вера в тяжелейшей степени дистрофии. Мама упрашивала ее остаться. Обещала привезти детей – все документы были готовы. Тетка не согласилась. Она ехала с мореходной школой в качестве бухгалтера туда же, где были мальчики, в г. Тару. Там они пробыли до прорыва блокады, а потом вернулись в Ленинград. Я хочу с бесконечной благодарностью вспомнить ту медсестру, которая в лютый холод поздним вечером поехала на трамвае в темном городе искать родственников умирающей незнакомки без твердой надежды успеть до отхода эшелона. Да она к тому же была на работе. Смогла бы выжить страна без таких людей?

Мне всегда было жаль, что братья не остались у нас. У них были большие проблемы со школой. Мальчики ушли в техникум (бывшее училище Штиглица), который тут же был преобразован в ремесленное училище. Старший брат стал краснодеревщиком, правда, обнаружил талант и работал на реставрации музеев. Однако среда сделала свое дело, и российская беда его не миновала. Он умер от рака, не дожив до пенсии, о которой так мечтал. Младший попал на отделение лепщиков-модельщиков, убедился, что в люльке висеть снаружи здания весьма некомфортно, и после армии пошел учиться. Кстати, из армии в эшелоне на этот раз встречала его я и тоже предлагала остаться, однако коренные ленинградцы в другом городе жить не могут. Вовка закончил операторское отделение ВГИКа, стал химиком (это теперь в фотографии основа – цифра, а тогда была сплошная химия), открывал химические заводы по Советскому Союзу и спас Пермь от очередной отравы («там Милка живет»), которой у нас и так выше крыши, за что ему большое спасибо.

Второй раз я попала в Ленинград, будучи студенткой 2го курса. Отец взял меня с собой в командировку в зимние каникулы. Прежде всего, меня поразила дорога. После Вологды по бокам железнодорожного пути были сплошные воронки от снарядов. Шел 1948 год. Следы войны встречались на каждом шагу. В городе тоже было изобилие маленьких скверов, как мне объяснили, на месте разбитых домов.

Мои родные жили на Лахтинской улице на Петроградской стороне. Они занимали двадцатиметровую комнату в четырехкомнатной коммуналке, где жили еще три семьи, и непонятно где ютилась мать-одиночка с ребенком, молодая деревенская девушка, которая подвергалась остракизму со стороны всех жильцов, включая «порядочных» родственников – алкоголиков с умственно отсталой девочкой – грозой всех соседей.

Пройдет много лет. Я приеду в командировку и зайду на Лахтинскую поискать моих переехавших родных, которые не обеспокоились сообщить мне новый адрес. Меня встретит та самая Нюша, которая как рыба об лед билась, не гнушаясь никакой работой, чтобы в одиночку поднять сына. Она дала мне адрес тетки и, смущаясь, сообщила, что её сын закончил институт, поступил в аспирантуру и пишет диссертацию. И такая радость была у нее на лице, что я от всего сердца похвалила ее за стойкость и мужество, а сыну пожелала всяческих успехов. Я знала, что ничего хорошего из детей ее гонителей не вышло.

Как и в большинстве коммуналок, в коридоре висело 4 счетчика, на кухне, в коридоре и в туалете по 4 лампочки, и упаси бог, если кто-то по незнанию (я, например) включал не ту. Уместно вспомнить, что электричество тогда стоило 4 копейки за киловатт. Посреди коридора стояла ванна. Такое расположение было обычным в дореволюционных квартирах. Я видела их и на кухне. Поскольку никто не желал заниматься обслуживанием ванны («для дяди»), то ею пользовались исключительно для хранения грязного белья. Это таило в себе большую опасность. Четырехлетнее дитя алкоголиков изнемогало от желания общественной деятельности, поэтому девица часто собирала все вещички и замачивала черное с белым вместе для дальнейшей стирки. Это было стихийным бедствием.

В кухне была единственная чугунная раковина, сохранившаяся с первой мировой войны, решетка ее сгнила, и ее много лет заменяла продырявленная гвоздем консервная банка. В этих условиях появившийся в квартире газ был принят, как теперь нанотехнология. Это произошло в начале 50х годов. Разделили каждой семье по конфорке, боже упаси зажечь чужую. А чтобы этого не случилось, ставили на огонь что попало, лишь бы место было занято.

Все четыре комнаты располагались анфиладой и соединялись раньше дверями. Они были заделаны фанерой и оклеены обоями, так что слышен был каждый шорох. Жили сразу во всей квартире. Особенно это устраивало дочку алкоголиков, у которой была, как у всех имбецилов, превосходная память. Она все слышала и запоминала, а потом выкладывала в любое не всегда подходящее время.

В «нашей» комнате помещались тетка с вернувшимся с войны дядей и неожиданно родившейся у 43х летней мамы Наташкой, которой в наш приезд было 2 года. У блокадниц исчезали месячные. Тетя Вера, в полной уверенности в безопасности на этом основании, обнаружила беременность, уже на 5м месяце. Когда врач сообщил ей эту новость, она пришла в ужас. Дядя перенес очень тяжелое ранение в грудь, долго не могли вылечить гнойный процесс. А тут – нате вам! Мало двух проблемных подростков, так еще младенец впридачу! Но делать было нечего. Родилась девица-красавица. Вскоре женился Гена, у него родился сын. Володя еще не в армии – итого 7 человек в 20-ти метровой комнате. Наташка говорила:

– Оставайтесь у нас ночевать, у нас еще на столе никто не спит! – А иногда:

– Мама! Мне народы надоели!

И вот подвернулась возможность отселить старшего сына. Малознакомая женщина решила переехать на юг. Жила она в закутке с окном площадью 9 кв. метров, отгороженном от ванной комнаты, естественно, тоже в коммуналке. Встал вопрос, как можно было получить эту «жилплощадь». Тетка, взяв с собой нужную сумму, отправилась к районному судье за советом. Та внесла ясность: сына через суд надо выселить как дебошира, владелицу закутка прописать в теткину квартиру, а нехорошего мальчика – в освободившиеся хоромы. Так и поступили. Была, конечно, опасность. Уезжающая могла передумать и претендовать на площадь, куда ее прописали. Но другого выхода не было. Положились на ее порядочность и полученный ею гонорар (официальная продажа квартир категорически запрещалась). На суде разыгрывался спектакль. Свидетели рассказывали, как дети угрожают и даже бьют родителей, какие скандалы устраивают. Когда вынесли положительное решение, в публике заговорили:

– Ну и стерва–баба! Это же надо! Родных сыновей выселить! Ну, этого черного-то ладно, может, и вправду бандит! А того беленького-то за что? – это они о Вовке, который в это время собирался жениться и уже вступил в первый в Питере кооператив, оплаченный нами с тетей Верой на пару.

Мой первый краткий визит к родным запомнился тем, что на обратный путь отцу предложили билеты в купе в «цельнометаллическом вагоне», и он долго не мог решиться купить их, потому что боялся замерзнуть (мы же привыкли к деревянным вагонам). Поезд шел до Перми 2,5 суток. Других билетов не было. Пришлось ехать в современных условиях в купе с комфортом, который после деревянного старья мы и вообразить не могли.

После первого посещения «Ноева ковчега» я приехала в Ленинград после 4го курса на дачу. Жить летом в Питере детям не рекомендовалось. Вся канализация стекалась в малые и большие реки. Атмосфера, особенно в жару, желала лучшего. Все мамаши нанимались на сезон в любые детские учреждения, которые выезжали за город. Помещения обычно арендовали, где возможно, а для персонала – жилье в частном секторе.

Тетя Вера работала в детском садике бухгалтером, заведующей там была моя будущая свекровь, Лия Соломоновна Фридман. Она брала с собой своего сына и моего будущего мужа Владимира 16 лет, которого она называла Владиком. Тетка, естественно, вывозила Наташу. Дачу сняли в Вырице. Паровоз туда тащился 2 часа. Девица наша была в группе, но поскольку она была ребенком домашним, то там ей было некомфортно, и она орала во все горло. Я немедленно забрала ее, и мы 2 месяца прожили на воле. Меня это ничуть не тяготило. Мы подружились с Владиком и ходили все вместе загорать и купаться на Оредежь. Туда 4хлетняя Наташка топала сама, а обратно Владик нес ее на плечах, а нахальная дева пыталась закрывать ему глаза и вопила:

– Уходи, змей! Мила ко мне приехала, а не к тебе!

– Наташа, я так упаду!