У директора совхоза было пятеро детей, старшему исполнилось семь лет. Поселились они в большом деревянном доме, бывшем «кулацком», судя по его устройству. Мать семейства получила должность завуча школы. Родители пропадали на работе. За братвой смотрела молоденькая нянька.

Старшенький семилетний братик проявил недюжинные исследовательские наклонности. Его заинтересовал вопрос: можно ли одной порошинкой убить воробья? За экспериментом дело не стало. У отца был охотничий арсенал. Малец открыл банку с порохом, собрал свидетелей из юных родственников и банку поджег. Рвануло основательно. Вылетели многочисленные стекла, за ними швейная машинка и кое-какая мебель. Малышню раскидало по помещениям без серьезных травм, а исследователь получил обширный ожог. Глаза, на счастье, не пострадали.

Меня позвали для решения вопроса о срочной доставке в район за 90 км. Было бы удобнее отправить его от греха подальше, но жаль было трясти ребенка, а кроме того, я знала, что хирург там моложе меня и обещала позвать мою персону, если привезут кишечную непроходимость. В больнице был только что появившийся синтомицин. Линиментом этим обработали мы ожоги. Общее состояние ребенка было удовлетворительным. Решили оставить его в больнице. Через несколько дней стало ясно, что исследователь наш поправляется. До сих пор не знаю, что помогло: детский возраст, неглубокое поражение тканей или новый антибиотик. Но я получила от пациента комплимент. Мама сказала, что его лечит доктор, поэтому он выздоравливает. А дитя резюмировало:

– Значит, и врачи иногда приносят пользу?

А синтомицин у меня оказался тоже не без причины. Как-то утром на прием пришла девочка лет пятнадцати. Она закрывала лицо рукой, из обоих глаз тек гной. Выяснилось, что она работает няней у директора совхоза. Я растерялась. Это было похоже на трахому, но о ней я почти ничего не знала. Назначив ей глазные капли, я в обед отправилась домой и вытащила из чемодана новый врачебный справочник.

По поводу трахомы там было написано буквально следующее: это инфекционное заболевание, дающее тяжелые осложнения, трахома в СССР ликвидирована. Все. Я испытала гордость за советскую медицину и глубокую тревогу за себя. Мне-то что делать? Я позвонила в ЦРБ моей коллеге и по совместительству «зав. Райздравотделом». Она отреагировала оперативно. Назавтра мне прислали свеженькую монографию по трахоме, пинцет и синтомицин. В монографии была подробно описана методика лечения. Я выдавливала окончатым пинцетом содержимое из фолликулов на конъюнктиве и закладывала синтомициновый линимент. На следующий день появились новые больные, а потом это приняло характер эпидемии, так что пришлось запросить еще лекарство. Несознательный, однако, у нас народ. Ведь сказано, что болезнь ликвидирована, а они все равно болеют. Непонятно только, как автор монографии догадался ее написать, несмотря на победу над трахомой. Вот остатками этого синтомицина я и лечила ожог.

За это недолгое время я успела многое повидать и осознала, как правильно заметил Л.Н.Толстой, что человек должен знать «все о чём-нибудь и что-нибудь обо всём». Особенно тяжелое впечатление произвели на меня больные бруцеллезом, закупленным вместе с породистым скотом заграницей: восемнадцатилетние доярки с опухшими багровыми суставами и лихорадкой, кричащие от невыносимой боли, и хроники, почти неподвижные, с прозрачными костями на рентгенограммах.

И еще часто вспоминаю я круглое, как блюдце, озеро с пересыщенным солевым раствором вместо воды, на дне которого лежала чистая белоснежная соль. В нем нельзя было плавать, но можно сидеть на поверхности. Рядом был сильный запах сероводорода и болотце из жидкой грязи. Каждый год к нему приезжали казахи, ставили юрты, купались и обмазывали себя грязью. Жили с месяц и уезжали до следующего года. Мы слушаем дифирамбы целебным качествам Мертвого моря, а у самих под ногами такое богатство. Прошло более полувека, и ничего не слышно об этом уникальном месте, которое могло бы принести здоровье многим людям и пополнить казну региона.

Даже при коротком сроке пребывания в Окуневе я ощущала нравственный дискомфорт. С одной стороны я была чужой, с другой – постоянно нарастал жгучий интерес к моей личности: что я ела, во что была одета, из чего и кем перешито мое платье, зачем ходила на почту, что делала вечером. Все это обсуждалось без всяких церемоний с постоянным желанием вторгнуться в мою жизнь.

Хозяйка мне все время доносила мнение населения и даже пыталась защищать. Я чувствовала себя под постоянным надзором. Тетки «среднего класса» смотрели на меня с ненавистью. Теплые отношения сложились только с моими больничными сестрами. И при всей моей коммуникабельности приятельских отношений ни с кем не завязалось.

Провинциальные понты хорошо отразились в сценке, которая произошла в доме хозяйки. Старуха жила одна в добротном доме. Дети ее работали в Черемхово на шахте. Они были обеспечены и бабку не обижали. По ее словам, «на крындашин зарабатывали». На лето привезли к ней внучку. От Ишима ехали на такси. После дальней дороги посадили таксиста обедать. Сидел он рядом со мной. Рассказывал, сколько удается заработать: «А как же? У меня дочь в 9м классе! Я же не могу ее вот в таком водить!» При этом он презрительно подергал пелеринку на моем ситцевом сарафанчике. Ну, и что мне надо было делать? Не соответствовала я обществу.

Три месяца прошли быстро. Они внесли существенный вклад в копилку жизненного опыта. Я набралась сведений в смежных областях, поняла, что такое самостоятельность в жизни и специальности и даже немного поруководила. И решила для себя, что если очень нужно, то командовать я смогу, но ни за что не стану этого делать добровольно. С тем и вернулась в родную клинику.

Обратная дорога тоже осталась в памяти. В Тюмени надо было явиться в Облздравотдел, получить документы. Учреждение помещалось в старом особняке, окруженном маленькими деревянными домишками. Перед крыльцом стояло большое корыто с водой, рядом с ним – швабра. Приспособление обеспечивало возможность помыть сапоги перед входом, п.ч. путь лежал по дороге, где ноги увязали по щиколотку. Теперь, читая моего любимого Владислава Крапивина, я вспоминаю его родной город того времени. Мне довелось еще раз побывать в Тюмени, когда она приняла более современный облик, однако, как и у нас, широкие дороги уложены без дренажей, и после дождя преодолевать их надо вплавь. В гостинице на пятом этаже меня погрызла мошка, и я вернулась с физиономией, чрезвычайно напоминавшей Мао Цзедуна.

На обратном пути в Тюмени я встретила на вокзале наших ординаторов, которые сидели уже трое суток в ожидании билетов. На этом отрезке Транссибирской магистрали в 1954 году не было пригородного сообщения, и все, кому надо было к соседям или во Владивосток, ломились в один и тот же состав. Предварительной продажи не было. Очередь продвигалась только при подходе поезда. И здесь не обошлось без добрых людей. Здоровенный дяденька, поглядев с высоты своего роста на мою щуплую личность, уперся руками во впередистоявшего и кивнул мне, а я внедрилась в малое пространство недалеко от кассы. Билет мне достался на ближний поезд. Через два дня я была дома. Перед поездкой на целину в институте было приказано организовать филиал сберкассы. Когда я получала в очередной раз стипендию, кассир посоветовала мне завести счет и положить на него 5 рублей. Так она обеспечивала массовость вступления вкладчиков, а у меня завелась сберкнижка. Вернувшись, я обнаружила, что на нее мне перечислили «стипу» за 3 месяца, и почувствовала себя Рокфеллером. Вот сколько пользы может произойти из поначалу нежелательного события.

Третий год обучения я работала в общей хирургии, постепенно набирая опыт и продолжая научную работу. Все на свете кончается. Закончилась и ординатура. Мне выдали небольших размеров бумажку со слепым машинописным текстом, из которого следовало, что по окончании ординатуры Палатовой Л.Ф.присваивается третья (!) врачебная категория и право заведовать хирургическим отделением. Прочтя этот документ, мои друзья хором сказали: «не вздумай!» Я даже не спросила, почему. И так было ясно, что до настоящей хирургии еще долгий путь.