– Благодарен те паче за пособление. Немчин Ёрданиус почах смаговницу дивну сотворяти отай. Зельно на Москве учудятися, егда мы сию вящность сотворим, – произнёс он в возбуждении и спросил, – С коими помыслиями ты, наш лепши друже, семо пришед?
– Златы пояса[559] новугородски ропщут и готовы отшед от Москвы, – начал говорить приезжий. – Зорят нас посадниче Андрей Иванович, да с тысяцким Микулиным. В уста зрят московским наместным[560] дьякам и деют, иже те им рекоша. Детели торговы податями тяготят зельне, иже гости ганзейны возропташа. Земли наши под Москву емлют. В Бежецком верхе и в Волок-Ламских волостях наши тиуны не изосташа вмале[561], токмо московски. В Двинской земле городки сеи ставят, с Господой не согласяху. Князёк Эжвинский Ярёма надысь забедовал[562] грамотой, иже московски охотны люди бесчинно в лесах его промысляша.
– Мняху ли Господа под Литву сойти? – перебил его князь Юрий.
– Суть сие, государь, – со вздохом согласился боярин Василий, – хотят сяко сотворити мнозе рода вятши из Златых поясов, под литовску руку Новуград отдати. На Григория Богослова требно буде выбрати новы посадника и тысяцка. Яко ты ведаешь, государь, из гласных[563] есмь. Право емлю восприматеся в степенны посадники. Архиепископ Евфимий вторый исперва[564] в мою сторону зрит и пособит ми. И мнозе рода с ми купно стоят. Посадник с тысяцким хотят снарядити людишек подлы за них кликати, но зельне новгородцам нелюбы оне. Пособи одолеть вся супротивных[565], княже Юрие Димитриевич.
– Сказывай, боярин, кое пособление те содеять, – уточнил князь.
– Гобина требна серебром тысяща рублёв, несть мнее[566]. Литвински и московски заединщиков[567] прекуповати требно, – выпалил боярин заготовленные фразы, – Аще мя выберут, пометаюсь с Господой те, княже преславны, столом Новугородским. А предшест сему те, государь, котору с московлянами требно почати. Новгородцы ноли укажут путь людишкам московским.
– Не утаю, тяжким трудом ты мя облещил, боярин Василий. Гобину велию и брань яру волишь. Образумети сие требно без спеха.
Принесли несколько глиняных бутылей со знакомым запахом счастья. Как я давно понял, чай уже можно было не ожидать. Хотя было бы занятно его опробовать. Чаем в старину называли любой травяной напиток, который потребляют медленно, не спеша, в приятной беседе с хорошим человеком. Ни к какому китайскому чаю это слово отношения не могло иметь.
Разговор заметно оживился.
– Ваську, сыновца преподла древле грежу со стола отча согнати. Молодши князи к ми потече абие. Люда в пределах моих мнозе, да не знамых с ратна мастротой. Воев добрых бы поболе ми нать, абы крепче клопа московска попрати, – слегка пьяно высказал свои мысли отец.
– Дал бы я те сею дружину ратну с людями старейны немецки, да тысяцкий Анисько Микулин сычом стрелоочим зрит окрест. Израду прилепли ми. Ноли несть посадником стати, а на плаху грясти. От облыжных наветов стеречися требно ми, – в хмельной задумчивости от монастырских напитков пробормотал боярин.
Как говорится, никто приезжего сановника за язык не тянул. Тут же решил воспользоваться удачным моментом и чуток подёргать сановного новгородца за дипломатические тестикулы.
– А если земли новгородские кто-то малыми отрядами начнёт разорять, то Господа укажет послать на врагов войска. Ты, боярин Василий, как раз предложишь свои дружины. А они к нам на Галич пройдут скрытно. Можно также устроить шутейную войну где-нибудь на границе. Подговорить вогулов закаменных[568] или ещё кого, – непринуждённо вклинился я в разговор.
Показалось, или на самом деле гость слегка помрачнел. Батя, напротив, повеселел и, толкнув приезжего, произнёс:
– А хитро придумано, боярин Василий? Злыдней кощунны к вам на Вагу зашлём. Разорим людь овамо несть зельно?
– Негоже зорити сеи земли инда с благими помыслами. Се суть израда противу Новуграда. Во всяк ряде подсылы налещутеся, наветы восперятеся[569], – заартачился приезжий.
– Можно ничего не разорять, а только пустить слух. Подкупить волостеля какого-нибудь городка на пограничье. Он напишет письмецо в Новгород с просьбой о помощи, – не сдавался я.
Меня неожиданно поддержал наш дипломат:
– Не мятущися, боярин. Наши подсылы тако таланно вся содеют, иже к вам никои наветы не прилеплятеся. Сие дьяк Варфоломей извествуе.
Чернявый мотнул головой в мурмолке из тёмно-коричневого бархата и произнёс: