В индийской мифологии из расчлененного тела первочеловека Пуруши возникли не только элементы космоса (из пупа – воздух, из головы – небо, из ушей – стороны света и т. п.), но и социальная структура (изо рта – жрецы-брахманы, из рук – воины-кшатрии, из бедер – земледельцы-вайшьи, из ног – шудры).

Голова или глаза человека часто отождествлялись с солнцем или луной. В большом числе мифов, распространенных от Индии до Сибири и Северной Америки и повествующих об обезглавливании чудовища или демона, отсеченная от тела голова символически означает луну или солнце, и, следовательно, эти мифы – космогонические рассказы о сотворении светил. Теперь понятно, почему восточные поэты именуют воспеваемых ими красавиц луноликими. Но ведь и у знакомой всем с детства Царевны-Лебедь А. С. Пушкина «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит»!

Мотив жертвоприношения или самопожертвования во время плавки воплощает мистический брак между человеком и металлами. Душа жертвы условно меняет плотскую оболочку, обменивая человеческий облик на новое тело-изделие, оживляя этот предмет и процесс его изготовления. Приношения плавильным печам известны по мифам Центральной Индии о кузнецах Асурах, следы их можно проследить в Африке. Кузнец, также как и гончар, а позже алхимик – «хозяева огня». Огонь, как средство «делать быстрее» и «делать иное» по сравнению с тем, что существовало в природе, выделяет специалистов в образе сакрального – шамана, знахаря, колдуна. У якутов «кузнецы и шаманы из одного гнезда». В священных снах и во время галлюцинаций шаманы видят, как их расчленяют демоны, руководители посвящения, используя орудия и символы кузнечного ремесла. Так, якутский шаман видел части своего тела, отторженные и разъятые демонами. После очищения костей, соскабливания мяса и т. д., демоны собрали кости и спаяли их железом. Одежда шамана часто бывает увешана предметами, изображающими кости, что придает шаману облик скелета.

Вновь процитируем Элиадэ: «Перед нами очень старая религиозная идея, характерная для охотничьих культур: кость символизирует высшее начало животной жизни, матрицу, на которой постоянно нарастает плоть. Животные и люди возрождаются, начиная с кости; некоторое время они пребывают в плотском существовании, и, когда они умирают, их «жизнь» концентрируется в скелете, на основе которого они вновь возрождаются».

В. Я. Пропп выделял группу сказок «о неудачном врачевании». Например, старик попадает в кузницу или встречает Николу, который его разрубает, оживляет, омолаживает. «Разрубание создает нового человека». Не все могли выдержать «оживляющее» испытание. Вспомните финал сказки про Конька-Горбунка, где отрицательный герой «бух в котел – и там сварился».

Отголоски человеческих жертвоприношений, совершавшихся во имя плодородия, можно увидеть в весенних ритуалах многих европейских народов. Например, в Северной Баварии в майском шествии участвует покрытый соломой молодой человек по имени Вальбер, изображающий человеческого двойника растительных сил. Славяне Каринтии в день святого Георгия украшают дерево и покрывают молодого человека, именуемого «Зеленым Георгием», зелеными ветками. После песен и плясок изображение «Зеленого Георгия» и даже самого молодого человека бросают в воду. Ритуальное «убийство» Майского Короля было нередким явлением. В Саксонии и Тюрингии группы юношей отправлялись в лес на поиски «дикого человека», одетого в листья; они ловили его и стреляли в него холостыми зарядами из ружей. В Чехии на Масленой неделе ряженая молодежь преследовала «Короля» по всему селению, его хватали, судили и «приговаривали к смерти». В моравской Пльзени «Король» появлялся одетым в траву и цветы. После суда он мог пытаться бежать верхом. Если попытка удавалась, «Король» оставался еще на один год, если «Короля» ловили, ему понарошку «отрубали голову». Среди российских крестьян еще в XIX веке была популярна весенняя пародийная игра под названием «Похороны Костромы». Процессия выносила к берегу реки гроб с чучелом или ряженой девушкой. Хоронили водой, то есть «покойницу» бросали в реку.

Итак, в заключительной церемонии возрождения года и растительности часто присутствует тема казни чучела Карнавала, Зимы или Масленицы.

Пережитки ритуального земледельческого сценария, включавшего настоящее человеческое жертвоприношение, прослеживаются и в момент сбора урожая. В некоторых европейских странах незнакомца, проходящего мимо поля, где работают жнецы, в шутку предупреждали, что могут убить. В древнегреческом мифе внебрачный сын царя Мидаса Литиерс приглашал странников в гости и выводил на поле для совместной жатвы. Тем, кто жал хуже него, он отрезал головы серпом, и только Геракл смог прекратить столь бесславную гибель древних фригийцев.

Индейцы пауни приносили в жертву девушку, расчленяли ее тело и закапывали по одной части на каждом поле. Обычай разделять на части тело умершего и помещать его в борозды пашни существовал и у некоторых африканских племен.

Скандинавы верили в связь удачи вождя с урожаем. Поэтому тело удачливого конунга Хальвдана Черного было разделено между фюльками Хрингарики, Раумарики, Вестфольд и Хейдмерк. (Как близка этой практике идея создания важнейших христианских реликвий из останков святых!). «Виновного в неурожае» невезучего конунга Домальди, так же как и Олава Лесоруба, принесли в жертву.

Пережитки человеческих жертвоприношений, связанных с отрубанием головы и вскрытием живота, неоднократно обсуждались исследователями древнейшего народа – айнов. В айнском фольклоре есть упоминания о каннибализме, а в древних раковинных кучах находят расколотые человеческие кости со следами ударов каменными орудиями. Интересно, что японцы, воевавшие с айнами больше полутора тысячелетий, переняли у них традицию сэппуку (харакири).

Можно с уверенностью говорить о том, что мотив манипуляций с телом живого или мертвого человека смыкается с идеей принесения блага обществу, с попытками обеспечить плодородие, устойчивость мироздания и «мифом о вечном возвращении».

Другой аспект жертвоприношений, так называемая «военная магия» – употребление крови врагов для обретения их самых ценных качеств, – неоднократно отмечен у представителей древнегерманских племен.

Анализ культовых обычаев древних германцев часто помогает исследователям воссоздавать мироощущение и традиции палеоевропейского населения. Германцы времен Тацита считали почетной смерть с оружием в руках. Военное искусство кельтов и германцев было тесно связано с мистическими представлениями. Ключевой термин для описания военной доблести wut, связанный с готским woths, означает «обуянный, бешеный». От него производят и имя бога Вотана. Аналогичный термин можно найти и в северорейнском языке: слово odhr означает «неистовство, ярость» и этимологически близко имени Один. По мнению итальянского историка Ф. Кардини, в состоянии священного, божественного безумия воин становился не тем, кем был прежде: он утрачивал человеческий облик, выходил из себя, сочетая одновременно черты бога и лютого зверя. То есть происходило ритуальное и психоповеденческое превращение в дикое животное. Схватка со зверем, также являвшаяся одним из видов инициации, завершалась поеданием его плоти и крови, помогавшим приобрести силу и мудрость противника. Отсюда возник обычай украшать себя бренными останками поверженного врага и даже воинское людоедство. Германский воин, рычащий как медведь или одевавший волчью голову, на самом деле условно перевоплощался в медведя или волка. Неуязвимость, свирепость, бесстыдство, отсутствие общепринятых нравственных представлений – те черты berserkir и ulfhedhnar, которые отражали сакральную сущность воинской касты и позже нашли отражение в средневековых европейских легендах об оборотнях и волколаках. Не случайно после христианизации скандинавских стран берсеркеры подлежали изгнанию. Ж. Дюмезиль предполагал, что эти стоявшие вне закона люди выполняли ритуальную функцию, а Ф. Кардини допускал, что первоначально они должны были защищать социум во время опасности. Стойкость воинов объясняется не только естественным стремлением сохранить свою жизнь (или употреблением перед битвой мухоморов, о которых мы уже упоминали), но, возможно, и палеоевропейскими представлениями о том, что постыдно возвратиться с поля живым, когда пали вождь и товарищи, постыдно быть превзойденным в храбрости. После инициации общность крови и принесенного обета связывала мужчин; воинское братство можно рассматривать как разновидность жертвоприношения, поскольку оно объединено идеей «честно сражаться и принести себя в жертву».

Как сказал Арнольд ван Геннеп, в традиционных культурах с телом обращаются как с простым куском дерева, надрезая и формируя его.

«Переделывание» тела типично, к примеру, для плакальщиков. Скажем, в некоторых племенах Новой Гвинеи родственницам покойного ампутируют каменным ножом пальцы на руках; в знак траура терзают себя австралийские аборигены Варрамунга. Их плакальщики даже разрезали мышцы бедра, надолго, если не навсегда, лишая себя способности к передвижению.

Отрубание пальца, чаще мизинца левой руки, – это еще и процедура, сопутствовавшая юношеской инициации. Последствия подобной ритуальной операции обнаружены у мезолитической женщины из крымского грота Мурзак-Коба. Знаменитый ленинградский профессор-медик Д. Г. Рохлин считал, что предварительно оперируемая была приведена в бессознательное состояние ударом по голове.[2]

Рис. 7. Следы прохождения обрядов посвящения у женщины эпохи мезолита. Грот Мурзак-Коба, Крым. Хорошо зажившие ампутации фаланг правого и левого мизинца. Шрам на черепе – возможная символическая трепанация. Рентгенография и фото М. Медниковой.

Как уже говорилось, В. Я. Пропп выделял древний мотив посвящения в народных сказках. Рассматривая другую сторону инициационной обрядности, Пропп неоднократно подчеркивал, что неофит различными способами ввергался в состояние безумия. Исторически засвидетельствована связь между разрубанием и безумием в обряде. Например, в племени ирунтария посвящение юношей происходит в пещере. Жрец «пронизывает» заснувшего неофита невидимым копьем, которое выходит сзади через затылок, проходит, оставляя навсегда следы, сквозь язык и снова выходит в рот… В пещере у уснувшего перебирают все внутренности и вводят новые, в открытое тело вводят магические кристаллы. Испытуемого оживляют, но он лишен рассудка. Так производят в шаманы.

Последователь научного направления структуральной антропологии Эдмунд Лич попытался реконструировать некоторые воззрения палеолитических охотников на мамонтов. Оказывается, люди искони интересовались разграничением понятий «внутри – снаружи тела» и поэтому особое значение придавали естественным отверстиям, уничтожавшим эту бинарную оппозицию (половой и выделительным системам, соскам, рту, глазам, носу, ушам). Возвратимся наконец к основной теме этой книги и заметим, что трепанирование в традиционном сообществе формально представляет собой создание отверстия в особо значимой части тела, к тому же могло сопровождаться изменениями в поведении – то есть неординарный смысл подобного воздействия более чем очевиден.