Когда я пришла домой, Зоэла уже не спала и сидела за столом Нонны.

– Ciao, mammina. – Привет, маленькая мама, – сказала она с широкой улыбкой.

Каждое лето на Сицилии отмечало, как она выросла. Каждое утро она самостоятельно ходила за хлебом в булочную, училась древнему искусству приготовления свежей рикотты, резвилась в семейном саду. Сицилия стала для нее подарком, местом, где она всегда помнила своего отца. Ее независимость была поразительной, ее дружба становилась крепче, ее итальянский очаровывал. Она уже шутила на итальянском, вынуждая меня думать, что итальянская Зоэла – это альтер эго американской Зоэлы. И я любила их обеих одинаково.

Она писала почтовую открытку. Я заставляла ее делать это каждое лето – писать самой себе на почтовой открытке о том, что для нее значит прошедшее лето. Затем мы отправляли ее в Лос-Анджелес. На этой открытке был ночной пейзаж Чефалу. Я подумала о том, как мы гуляли по улицам далеко за полночь неделю назад. Мы позволяли морскому воздуху заполнять наши легкие, мы до отказа напились граниты на соборной площади. Она нашла il Gran Carro, Большую Медведицу, на небе и рассказывала ей о своем папе.

– Думаешь, он может видеть нас здесь? – спросила она.

Она знала, что близится конец нашего путешествия. Поэтому мы разговаривали о прощании с Нонной, ее кузинами, ее друзьями. Ее грусть была нескрываемой. Я видела, как она давила, и уклонялась от разговора. Она говорила про волосы Саро в день, когда он умер, спрашивала, сколько Нонне лет. А попозже, когда мы засыпали, она заставила меня пообещать, что я сделаю все возможное, чтобы «жить и стать столетней».

Я сказала ей, как делала всегда, когда страх и потери оставляли ее притихшей и задумчивой:

– Я здорова. Если я смогу, то буду здесь достаточно долго для того, чтобы увидеть, как ты станешь пожилой леди.

Она заулыбалась.

– Но я не буду жить к тому времени дома, знаешь же, – быстро указала она.

– Я была бы удивлена, если бы ты жила, – ответила я.

– Может быть, я буду жить здесь.

– Если будешь, убедись, что для меня здесь будет комната, когда я приду в гости.

После того как она закончила свою почтовую открытку и убрала завтрак, она начала помогать Нонне готовить ланч. Это было впервые. Зоэла позвала меня из соседней комнаты, где я заворачивала бутылки с томатным соусом в газеты и засовывала их в старые носки, которые Саро оставил здесь три года назад.

– Guarda, Mamma. – Посмотри на меня, мамочка. – Она терла сыр на вертикальной настольной терке, рукоятка которой была размером с ее ладонь. Это была самая старая кухонная утварь в доме, приобретенная вскоре после того, как Нонна вышла замуж.

Быстро окинув взглядом кухню, я увидела, что Нонна готовит три комплекса блюд: спагетти с классическим томатным соусом, баклажаны с пармезаном, сосиски, купленные у мясника, тарелку с сыром и листовой зеленый салат с морской солью, перемешанный вручную. Она добавит туда уксус, как только приедут мои родители. На десерт должна была быть свежая дыня с поля ее кузена Стефано.

Еда являлась центром ее семейной жизни. Готовка – ее второй натурой. Не было конкретных рецептов: ингредиенты, их количество, последовательность – все находилось у нее в голове. Однажды я попросила ее записать мне рецепт, и это было все равно что попросить ее написать, как она дышит или ходит.

– Non ti posso dire. Faccio come si deve fare. – Я не могу сказать тебе. Я просто делаю это так, как должно быть сделано.

Еда, приготовленная на кухне Нонны, рассказывала историю, грандиозную и личную историю острова и семьи. Она рассказывала историю бедности, горя, любви и счастья. Она говорила решительно о людях, которые периодически жили на хлебе, сыре и оливках, собирая дикие овощи в богатых урожаем садах, усеявших склоны холмов возле ее дома. Ее кухня всегда говорила мне о том, сезон чего настал в данный момент. Она напоминала мне о том, как близко я расположена к Северной Африке, к Востоку. Она говорила мне о людях, чьи нации прошли сквозь остров, и о том, каким образом они оставили на нем свой след. Но больше всего я любила то, что ее кухня могла показать мне, как один и тот же ингредиент может превратиться в несколько разных блюд. Ее еда говорила о подверженности ошибкам и предприимчивости в утратах, в любви, в жизни. Она научилась превращать средства к существованию в изобилие.

Сицилийцы говорят, что, открывая бутылку оливкового масла, можно почувствовать аромат земли внутри. Богатое антиоксидантами, свежее, оно поет о том, что в бутылке заключена жизнь. Я схватила бутылку оливкового масла, стоящую на столе, и налила немного на свежий хлеб. Я чувствовала вкус ароматного наследства артишоков, томатов и эвкалиптов, которые росли на периферии города. Их аромат проникал в жизнь растущих поблизости оливковых деревьев. То, что я нахожусь рядом с Нонной, делало со мной то же самое; каждое блюдо, которое она готовила, оставляло кулинарный послеобраз.