– Нет. И не интересуюсь – мне все равно.

– Жаль, жаль… Но не суть. В общем, нашелся человек, который мне информацию слил о том, что Зеля условие поставил – меня и всех, кто в курсе о имеющихся Бесовых бумагах, убрать.

– Хочешь, я тебе сейчас имя напишу на салфеточке? – ухмыльнулась Марина, моментально поняв, откуда надуло.

Ворон выкатил глаза – не ожидал такой прыти, но ручку из кармана пиджака вынул и салфетку придвинул. Коваль быстро черкнула строчку и передвинула салфетку назад, вызвав явное неудовольствие Хохла, не успевшего рассмотреть то, что там было написано. Мишка взял зеленый листок и, прочитав, медленно кивнул:

– Откуда знаешь?

– А это неважно. Важно, что все еще хуже, чем я думала. И теперь совершенно понятно, откуда пришел этот милый парнишка с пистолетом. И пришел он не за мной, а за тобой, просто тут я под руку попалась. Чуть было не прихлопнули по ошибке – вот досада была бы.

– Досада?! – рявкнул потерявший терпение Хохол, вскакивая. – Да тебе чуть сквозное отверстие в башке не провертели – и «досада»?!

– А ну-ка, сядь, откуда вспрыгнул, – негромко велела жена, – и не мелькай тут с истериками. Что мне теперь – в церковь рвануть грехи замаливать? Так не замолишь их, слишком уж много – не успею. И панику тут разводить совершенно незачем. Мы конкретно знаем, кто прислал этого младенца наркозависимого. И это, скорее всего, не Бес – это Зеля этот самый. И подцепить его теперь могу только я, потому что он знать не знает, кто я такая, даже если Бес с ним и поделился информацией. Но и он не мог ему фотокарточки послать, он понятия не имеет, как я теперь выгляжу.

– Ты… ты что?! – свистящим шепотом выдавил Хохол, нависая над ней. – Ты что придумала, женщина?! Ты собираешься…

– Угадал, – жестко отрезала Марина, – пять баллов за смекалку, родной. Потому что только я смогу к нему подобраться.

– Даже думать не смей!

– А ты попробуй запрети, – насмешливо проговорила она, уже загоревшись этой идеей. – Надо пользоваться моментом, пока вид у меня еще товарный и своих лет мне никто не дает.

– Ты это, Наковальня… – вмешался Ворон, до которого, кажется, только сейчас дошел смысл ее слов, – в самом деле, зря ты… Мы ж знать не знаем, чем этот Зеля дышит. Вдруг он отморозок, каких мало, а?

– Ты вспомни, Мишаня, Сеню Лодочника. Вот тот был – король отморозков, а я в те годы была совсем зеленая и ничего не умела. Ну, и где Сеня после нашей единственной встречи? А обложил он меня в то время – вспомни сам, аж земля под ногами горела, машины меняла с той же скоростью и периодичностью, что белье – горели факелами едва не каждый день вместе с охраной.

– Нашла, что вспомнить! Тогда время другое было.

– А оно и сейчас ничем не лучше, – отрезала Марина, – разве что палить внаглую на улицах перестали вроде, да и то, как я понимаю, не факт.

Ворон снова промокнул лоб платком и беспомощно перевел взгляд на Хохла, словно надеясь, что тот все же сможет повлиять на жену. Ему не особенно хотелось оказаться виновником гибели Наковальни – все-таки их связывало нечто в прошлом, да и в настоящем тоже. Но он понимал и то, что если она решила что-то, то уже вряд ли кто-то сможет на нее повлиять. И Хохлу это тоже не по силам.

– Да расслабьтесь вы, – словно уловив ход мыслей обоих, резко сказала Марина. – Сидите тут, как не мужики будто… Я не такое еще проворачивала в жизни, уж как-нибудь и с этим справлюсь.

– Я не хочу везти тебя отсюда по кускам, – тихо, но твердо произнес Хохол, сжав лежащие на столе руки в кулаки, – и я тебе запрещаю. Вот сейчас, сию минуту – если ты скажешь, что все равно будет по-твоему, так забудь, что я у тебя был.

Это оказалось настолько неожиданно и страшно, что Марина от ужаса потеряла дар речи. Женька, преданный, как пес, вдруг оскалил клыки на нее и поставил перед выбором. И было в его тоне что-то такое, что заставило Марину поверить – он так и поступит. Если она будет продолжать гнуть свою линию, то Хохол встанет и уйдет. Совсем. Это их последний разговор, последнее противостояние, и если она не примет правильное решение, то останется одна. Без него. Все, что угодно, могла себе представить Коваль, но не это жесткое лицо, не эти безжалостные в своей правоте глаза, не эти кулаки, обтянутые изуродованной ожогами кожей, что лежали сейчас на столе. Не это твердое требование подчиниться его воле…