Начальство оценило знания Виткевича, его начали посылать в Степь с разведывательными заданиями, которые он успешно выполнял. Бух писал, что, общаясь с киргизами и приезжими из Хивы, Бухары и Кабула, Виткевич «усвоил все их обычаи». «Снаряжался в путь по-азиатски, исполнял все обряды», молился в установленные кораном часы, причем делал это так профессионально, что местный люд принимал его за своего[106]. И еще немаловажные достоинства обнаружил в себе Ян: безумную отвагу, бесшабашность, готовность рисковать своей жизнью. Чувство опасности пьянило его, он буквально рвался в дикие азиатские просторы из опостылевшего ему Орска.
Из воспоминаний Буха:
«Набеги на нашу пограничную линию еще мало покорных тогда киргизов возбуждали в пылком и впечатлительном юноше, по природе склонном к удальству, страсть к опасным экскурсиям из неприветливого Орска. Хорошо вооруженный, на лихом коне, он пускался в Степь, дружил с султанами[107] киргизских кочевых аулов, изучал их язык, обычаи, нередко упреждал их помыслы на добычу в русских пограничных пределах. Словом, сделался для правительства нашего полезным разведчиком о том, что происходило и затевалось в Степи»[108].
Важным событием стал приезд в Оренбургский край немецкого ученого-энциклопедиста, физика, зоолога, ботаника и метеоролога Александра фон Гумбольдта, который в те годы путешествовал по России. Ради встречи с ним Песляк примчался из Верхнеуральска в Орск и приветствовал Гумбольдта вместе с Виткевичем. Тот произвел на немца впечатление, хотя бы тем, что знал 19 языков «вместе с европейскими», и в его библиотеке имелись все 18 томов сочинений знаменитого естествоиспытателя[109].
Пишет Браламберг:
«В 1830 г. Александр Гумбольдт с профессором Розе[110], совершая свое широко известное путешествие на Алтай, проезжали через Орск. Они остановились в доме коменданта Исаева. Здесь Гумбольдт с изумлением увидел на столе свою книгу
Как утверждали историки Г. С. Сапаргалиев и В. А. Дьяков, Виткевич сопровождал Гумбольдта во время его поездок в глубинку, рассказывал об обычаях казахов, особенностях местной природы и т. д[112]. Он до такой степени проникся доверием к немецкому ученому, известному своим сочувствием политическим заключенным в России, что даже поделился с ним своими планами побега.
Остановимся на этом подробнее. Мысль о побеге всерьез рассматривается Виткевичем уже после скандальной истории с Яновским, которая сама по себе настраивала на то, чтобы сказать «прости-прощай» Орску и всему Оренбургскому краю. О Виткевиче сплетничали, злословили насчет его романа с Анной, все это было противно и мерзко. Прочь отсюда!
К тому же шел 1830 год, в Польше полыхнуло и повстанцы теснили царские войска. Эх, если бы присоединиться к польским частям и вступить в бой с русскими полками…. Такие планы строили многие ссыльные поляки. Виткевич, должно быть, радовался, что ему отказали в унтер-офицерском звании и не записали в действующую армию. А то заставили бы, как Янчевского, сражаться против своих братьев.
Ян постепенно входил во вкус оренбургско-степной жизни, но ему было трудно свыкнуться с мыслью, что отныне его судьба не связана с родной Литвой и Польшей. Он колебался, не зная, как поступить. Собственно, только теперь, в начале 1830-х годов (а не прежде, когда его «опекал» подполковник Яновский) вариант побега обретал реальные черты. Совершая свои рейды, Виткевич часто оставлял Орск на несколько дней, к этому привыкли, и если бы он ушел совсем, то хватились бы его не сразу. Азиатская глубинка теперь не была ему совершенно чужой, языки он знал, не пропал бы.
Логика подсказывала: идти на запад опасно, путь слишком далек, да и укрыться в густонаселенной европейской части России не просто, до польско-литовских земель можно не добраться. Оставалась дорога через Бухару – в Индию или Китай, а затем в Европу. А оттуда до родины рукой подать.
«Провожая Гумбольдта на Губерлинские горы, – вспоминал Песляк, – Виткевич воспользовался этим обстоятельством и открыл ему свое намерение перебраться через Среднюю Азию в английские колонии вместе со мною, причем я должен был следовать за ним в виде глухонемого, по незнанию восточных языков. Для исполнения этого плана в киргизской степи были выставлены лошади; я был посвящен в план бегства, но не согласился на него и убедил Виткевича оставить это намерение, а с терпением дожидаться лучшей участи»[113].
Однако нет полной уверенности, что Виткевич действительно встречался с Гумбольдтом, и тогда «повисает в воздухе» рассказ Песляка о том, что Ян поделился с немецким ученым своим планом побега. По другим данным как раз в период пребывания Гумбольдта в Орске Ян находился далеко в Степи, выполняя какое-то задание начальства. Об этом, например, упоминал Бух. Поэтому немецкую знаменитость поселили не у Исаева, а в пустовавшей квартире Виткевича, которую начальство сочло самой удобной в Орске[114]. Там Гумбольдт с удивлением обнаружил богатую библиотеку, собранную ее хозяином и заинтересовался его личностью[115].
То, что Гумбольдт жил у Виткевича, подтверждал Дюгамель, который общался с Яном в феврале 1839 года в Тегеране. В то же время, как он писал, их личное знакомство все-таки состоялось. «Живя на границах с Азией, он стал изучать языки арабский, персидский и татарский и достиг такого теоретического и практического знакомства с этими языками, что мог без труда объясняться на них. Несмотря на это Виткевич, еще, быть может, прозябал бы долго в забвении, если бы знаменитый Гумбольдт во время своего путешествия по Уральским горам не остановился, благодаря счастливой случайности в том самом доме, в котором жил Виткевич. Расставленные на полке сочинения обратили на себя внимание Гумбольдта; он пожелал познакомиться с солдатом, который был знаком с новейшими учеными сочинениями, и Виткевич был ему представлен»[116].
В романе Сафонова Виткевич встречается не с Гумбольдтом, а с профессором Розе. Эта встреча описывается в романтическо-приподнятом ключе: «Розе задержался, один, без Гумбольдта поехал верхом по правому берегу Урала за двадцать шесть верст к поселку Хаберному, с ним скакала охрана – боялись степняков, – и в ней резко выделялся юноша атлетического сложения, в солдатской шинели, говоривший с берлинским профессором как европеец, с казахами – как казах. Виткевич!». Сцена эффектная.
Возможно, в момент появления Гумбольдта в Орске Ян действительно отсутствовал, хотя в принципе мог вернуться до его отъезда и свести знакомство с великим ученым. Но стал бы обсуждать с ним планы побега, учитывая, что вряд ли между ними за столь короткое время могли установиться доверительные отношения? Это вызывает большие сомнения. А если такое и произошло, то Гумбольдт, скорее всего, посоветовал Виткевичу не становиться беглецом, а употребить свои знания и энергию на дальнейшее изучение азиатских реалий в надежде на всемилостивейшее прощение за свои прошлые проступки. И в этом ученый готов был ему помочь.
Вне зависимости от того, имело место их личное общение или нет, остается фактом то, что Гумбольдт ходатайствовал за молодого поляка, к которому проникся симпатией. Он говорил о Яне с Эссеном, просил облегчить его судьбу. Впрочем, это касалось и других ссыльных, за которых немец тоже заступался.
Прибыв в Петербург, Гумбольдт обратился к Николаю I с просьбой о снисхождениие для всех крожских учеников – вернуть им дворянские права и произвести в унтер-офицерские чины. Виткевича, с учетом его знаний, Гумбольд предложил зачислить в штат Оренбургской пограничной комиссии, которой руководил полковник Григорий Федорович Гене. Этому органу было предписано следить за политическими событиями на сопредельных территориях, ведать дипломатическими отношения со среднеазиатскими ханствами, казахскими жузами и киргизскими племенами, собирать и анализировать материалы о состоянии экономики, торговли в этих землях.
Поскольку император сразу не отреагировал, немецкий ученый не поленился написать ему второе письмо. На самом деле Николай I не оставил незамеченным прошение, однако счел необходимым посоветоваться с братом, Константином Павловичем, который курировал Литву и Польшу. Великий князь ответил, что никаких препятствий к производству бывших преступников в унтер-офицерские чины не видит, и в результате «черным братьям» вышло послабление. 23 мая 1832 года Песляк и Ивашкевич были «пожалованы в унтер-офицеры, а Виткевич, как знающий восточные языки, в портупей прапорщики, с назначением состоять переводчиком при Пограничной комиссии»[117].
С присвоением старшего унтер-офицерского звания Ян опередил Песляка и Ивашкевича, но в любом случае все они восстанавливались в правах и получали шанс на военную карьеру.