— Такая, — вздохнула она.
— Полно, Лилибет. Ты не в ответе за весь свет. Ты станцевала с ним один-единственный танец. Это даже не свидание.
— Ну что ты, Филип.
Она отвернулась к окну. Их обгоняли другие автомобили, но “бентли” упорно держал шестьдесят девять миль в час и двигался так плавно, что казалось, будто они стоят на месте. Не машина, а удовольствие. Они пользовались ей лишь по особым случаям, и от сидений по-прежнему пахло новой кожей, а не старой псиной и чистящим средством, которым они — впрочем, без особого успеха — пытались перебить собачий дух. В салоне было так тихо, словно они ехали не в “бентли”, а в звукоизолированной кабинке из музыкального магазина.
— Ладно тебе. Признавайся, в чем дело?
Она и сама не отдавала себе отчет в том, что именно ее мучит, пока не обернулась к Филипу, не увидела его седые волосы, блестящие в свете солнца, его подбородок, его уверенную и при этом расслабленную позу: казалось, он в любую минуту готов встать и приняться за дело.
— Он напомнил мне тебя, — не раздумывая, выпалила она.
— Кто, русский? Правда?
— В молодости.
— Ха! Ну спасибо!
Филип был одним из самых красивых мужчин, каких она знавала, но не самым чувствительным. Он знал ее как облупленную, и больше всего ей нравилось в нем, что в отличие от прочих он не заискивает перед ней. Он воспринимал ее как “Лилибет” — практически так же, как она сама себя воспринимала. Он был прямолинеен, но нечуток. Следовательно, не стоило объяснять, какие чувства вызвал у нее русский, пусть даже Филип имел к ним самое непосредственное отношение.
Максим Бродский, сам того не зная, напомнил ей те дни в Валетте, когда она, как и жены других военных моряков, танцевала ночи напролет и наслаждалась свободой в обществе красавца-мужа, свято уверенная в том, что ее отец-король еще долгие годы будет мудрым правителем и ее опорой. Через год отца не стало. Те драгоценные месяцы на Мальте навсегда сохранились в ее памяти, словно в янтаре.
Наконец она осознала, почему ее так мучил образ мертвого юноши в шкафу. Легче от этого не стало, но она хотя бы поняла.
— Успокоилась? — не глядя, спросил Филип.
— Да, спасибо.
Он легонько сжал ее ладонь. Машина мчалась сквозь беркширские сумерки.
Сэра Питера Венна пригласили на коктейль перед ланчем в Виндзоре в субботу утром, и он безропотно согласился. Вообще-то они с женой хотели сходить на выставку в Национальную галерею в компании старых друзей, которыми обзавелись, когда он служил в Риме, но он, не пикнув, отменил все планы. Если королева зовет на коктейль, надо ехать.
Причину приглашения ему не сообщили, а он, как истый придворный, благоразумно не уточнял. Комната была управляющему замка отлично знакома — Восьмиугольная столовая в башне Брансуик, окнами на парк. Он поздоровался с леди Кэролайн Кэдуолладер, капелланом часовни Святого Георгия, что находилась тут же, у холма, и другими придворными. Ее величество была в приподнятом настроении, с жаром рассуждала о конном шоу, которое должно было состояться в Виндзоре через месяц: она всегда его очень любила. Королева призналась, что рассчитывает на победу Барбере Шопа, которого заявила в категории верховых лошадей. В отличие от остальных собравшихся сэр Питер не был лошадником и слабо представлял себе, что значит “верховая лошадь” (разве не все лошади — верховые?), но, видимо, это было что-то важное, раз королева так надеялась на победу.
— Насколько мне известно, у вас в последнее время масса дел, — она обратила взгляд на управляющего, и он испугался, что сидел со скучающим видом.
— Пожалуй.