— Вам не наскучила стариковская болтовня? — Митчелл посмотрел на Лайона пристально. Видимо, остался удовлетворен, потому что налил себе еще на два пальца виски и приготовился продолжать.

Что до Лайона — ему даже профессиональных навыков применять не приходилось для того, чтобы выказать искреннюю заинтересованность. Он был из породы людей, которых президент Грант называл беседчиками — в те давние времена, когда не существовало опросов общественного мнения, а потребность изучать это самое мнение уже была, — тогда вот «в народ» направлялись беседчики — люди с целью беседовать на ту или иную нужную тему. Эта професcия, как, может быть, никакая другая, требует умения заинтересованно и вдумчиво слушать.

И Лайон этим умением обладал вполне. Тем более он уже смирился с тем, что из офиса сегодня до ночи не уйдет — так что спешить некуда.

— Так вот, любви между Джеем Хонкином и Анжеликой, судя по рассказам тех, кто их знал, и моего отца в том числе, можно было только позавидовать.

В книгах пишут о такой любви в великих книгах типа Шекспира, которого знают все, или в бульварных романах, которые вы можете купить в лавке старых книг по девяносто девять центов, а если захотите свежачка — они вам обойдутся немного дороже, — так вот, в любовных романах — в них тоже пишут о такой любви, и никогда — слышите, никогда — не переведутся женщины, которые будут плакать и вздыхать над этими романами… А университетские профессора и прочие ценители нам будут рассказывать басни о большой литературе…

Не удивляйтесь, молодой человек, в моей долгой жизни кем только мне не пришлось побывать — я и книги писал. Воспоминания свои. И понял, что это занятие столь же презренное — и столь же благословенное, если хотите, — как любое другое. Ни из чего в этой жизни не надо делать фетиша.

Лайон кашлянул в кулак.

— Я ценю вашу деликатность, — продолжал Уоррен, — ваше здоровье! Но я не ушел от темы. Дело в том, что эта любовь между Джеем и Анжеликой была в Голливуде тех дней своего рода легендой.

Они и были, я думаю, единственными в своем роде, потому что Джей настолько эту любовь ценил, что никогда и нигде — ни на голливудских приемах или раутах, ни на балах, ни на официальных мероприятиях — с Анжеликой не появлялся. А этих мероприятий тогда уже было достаточно. Умные цепкие ребята, хозяева Голливуда, поначалу видевшие в кино то, чем оно и было, — прибыльный бизнес, так вот, в двадцатых годах эти ребята начали соображать, что у них в руках не просто бизнес, а нечто большее — управление стилем жизни, мыслями и стремлениями миллионов.

Вот тогда и начала создаваться голливудская психология, которая триумфально шествует по миру и сегодня… А тогда только закладывались ее основы — но это как на стройке: здания еще нет, а каркас уже поднимается.

Джей Хонкин ни в коем случае не хотел, чтобы его возлюбленная участвовала во всей этой суматохе. Он ей прямо говорил: «Я тебя слишком люблю, чтобы ставить эту любовь под угрозу. Я не хочу тебя терять!» И ей это поначалу даже нравилось, потому что, чтобы оставаться с ней, он не ходил на самые фешенебельные приемы, пропускал встречи с сенаторами, президентами и другими тузами, — словом, это льстило ее самолюбию, тем более что Джею ничего имитировать не нужно было — он ее и вправду безумно любил.

Но почему я сказал, что ни из чего, слышите — ни из чего в этой жизни не следует делать фетиша? А вот поэтому и сказал. Фетишированная любовь Джея и Анжелики оказалась домом на песке.

Я уже сейчас и не знаю точно, как это началось, но, думаю, все было очень обычно. Красивой молодой женщине надоело оставаться в тени. Ну да, Джей уделял ей много внимания, но у Джея помимо нее была огромная жизнь — и съемки, и балы, и поездки на яхтах, и полночная охота с какими‑то миллионерами… А у нее был Шеппард‑Хауз, служанка и шофер, который мог в любой момент отвезти ее куда угодно, но только не туда, где был Джей, — об этом Анжелика знала точно.

Что? Да, вы правы — именно поэтому ей безумно хотелось туда, куда Джей закрыл ей вход — как он уверял, ради их прекрасной любви.

И вы уже понимаете, что ничем хорошим это закончиться не могло — и не закончилось.

Жизнь, конечно, умнее нас. И в жизни все было не так просто, как сейчас выглядит в моем пересказе. Но отца в свое время эта история очень затронула — поймете скоро, почему. С этого и начались всякие разговоры о «тайнах Шеппард‑Хауза»…

Но тогда, в середине двадцатых, до этого было еще далеко, Джей купался в лучах славы, Анжелика — в море его любви, и ничто не предвещало краха.

А крах начался, как это нередко бывает, там, где его совершенно никто не ждал. Крах начался в Голливуде. Сейчас уже никто об этом не помнит, но где‑то в конце двадцатых «великий немой» заговорил. Сначала робко, а потом все смелее на экран пошли звуковые фильмы. Для нас с вами это просто факт, и не более… Мы сейчас привычны к любым техническим усовершенствованиям, экранам любой формы, звуковым эффектам и прочему… А тогда, в годы, о которых я говорю, в кино произошла революция. И не только техническая — эта революция сменила власть — не в Голливуде, разумеется, — голливудская верхушка от этого переворота только окрепла. Сменилась власть актеров — потому что те, кому не было равных в немом кино, в звуковом, за редчайшими исключениями, просто не могли работать. Потому что речевые характеристики и вообще необходимость говорить на экране не были сильными сторонами этих, безусловно, талантливых людей.

В те годы было много голливудских трагедий, даже самоубийств… Сейчас об этом все забыли. Люди вообще с готовностью все забывают, вы замечали, наверное?

Но представьте себе на минуту, что переживал тот же Джей? Звезда, кумир, человек, которому везде рады и, кажется, все подвластно — и вдруг… не получается одна звуковая роль, без успеха проходит другая, а третьей ему просто не предлагают.