Пожав плечами и поклонившись на тайский манер, он уходит. Я закрываю дверь на ключ и возвращаюсь наверх.

К тому времени, как дом опять начинает содрогаться от стука, я почти успеваю снова впасть в спасительное забытье.

С приторной улыбкой я распахиваю дверь и чуть не сбиваю с ног крошечную тайку. Несмотря на то, что они все для меня на одно лицо, на этот раз я уверена: эту я точно вижу впервые.

— Мадам не заплатила за массаж, — говорит она, смотря снизу вверх.

— Это ошибка. Я не хожу на массаж.

Я пытаюсь закрыть дверь, но тайка пищит:

— Не вы. Другая мадам. С красными волосами. Она приходить два раз и всегда забывать кошелек. Сказать, что она живет здесь.

— Сколько?

— Четыреста батт.

Я возвращаюсь на кухню, достаю из сумки кошелек, отсчитываю деньги и, вернувшись, сую их девчонке.

— Здесь пятьсот, — говорит она.

— Это на чай. И, пожалуйста, передайте деревне и вообще всем, кого вы встретите, ЧТО МЕНЯ НЕТ! — ору я. — Я СПЛЮ, УШЛА, СДОХЛА, НАКОНЕЦ! ХВАТИТ СЮДА ТАСКАТЬСЯ! КАКОЙ-ТО ПРОХОДНОЙ ДВОР, А НЕ ПРАТЬЯХАРА!

Тайка испуганно ретируется. Я злобно выглядываю наружу, проверить, не несет ли ко мне еще какого-нибудь визитера. Но нет, подсвеченные луной камни пусты. Громко хлопнув дверью, я проворачиваю ключ на несколько оборотов и в полном изнеможении присаживаюсь на стул в гостиной.

Сон окончательно перебит, но бодрствовать я не желаю категорически. Мне вообще не хочется жить. Ни здесь, ни нигде еще. На миг я жалею, что утонула не я. Слезы опять наворачиваются на глаза, и я даже не пытаюсь их остановить. Какая разница? Последовав Жанниному примеру, я иду в кладовку и достаю себе вина. Бутылка пыльная, как из французских погребов. Последние крохи Стасовой коллекции, по сути, — все, что от него осталось. Я начинаю плакать сильнее. Вспоминать о Стасе и о том, что случилось сегодня, у меня нет сил. Он умер. Все кончено. Я ничего не могу изменить.

От слез мир двоится в глазах, но это не мешает мне миллион раз открыть и захлопнуть обратно каждый из кухонных ящичков, и все это для того, чтобы с мрачным удовлетворением убедиться в очередной досадной новости: уходя из дома, рыжая мерзавка прихватила с собой штопор. Господи, зачем он ей на улице?! Выпивает одна в горах? Глотая соленую слюну, я сажусь на пол прямо в коридоре и все еще зажатым в руках ключом проталкиваю пробку внутрь, но она, разумеется, (кто бы в этом сомневался?) — крошится и застревает. В сердцах я отшвыриваю бутылку. В темноте раздается звон разбившегося стекла.

Словно подбитый зверь, на карачках забравшись по лестнице наверх, я падаю в кровать, сворачиваюсь в клубок, утыкая колени в подбородок, не глядя, шарю вокруг рукой, наваливаю на себя гору одеял и опять проваливаюсь в тяжелый сон. Густой, он обволакивает меня, смыкается надо мною, словно темная вода над головой Стаса.