10

«Дорогого дитя», то бишь «Гордости и предубеждения», Джейн пришлось ждать 16 лет. Примерно столько же – «Чувства и чувствительности». Могла и не дождаться, если бы все тот же Эджертон не приятельствовал с братом Генри и если бы Генри, как в свое время его отец, не пообещал издателю возместить ему потери, если он их понесет. Генри Остен, в те годы банкир и предприниматель, оказался более сведущим литературным агентом, чем приходской священник Джордж Остен, и добился, что в начале 1810 года роман сестры принимается к публикации. Всю зиму Джейн живет в Лондоне у Генри и читает гранки. «Только и думаю о „Чувстве и чувствительности“, – пишет она Кассандре в Чотон, – не могу ни на минуту забыть свой роман, как мать не может забыть своего младенца».

Издатель, однако, не торопится, в типографию роман отсылается только через год, в январе 1811-го, в свет же выходит еще спустя восемь месяцев, в октябре; три тома, тираж 750 экземпляров, цена 15 шиллингов, о чем 30 октября извещают читателей популярная «Стар», а днем позже – «Морнинг-кроникл». В газетных анонсах, однако, ничего не говорится о забавном курьезе: вместо имени автора или псевдонима на обложке книги значились загадочные три слова: «Писано некоей леди» („By a Lady“). Спустя два года Эджертон решается выпустить второе издание, но, в отличие от первого, роман «некоей леди» расходится неважно.

Пресса меж тем была неплохой, хотя и не такой громкой, как в случае с «Гордостью и предубеждением». «Характеры правдоподобны и грамотно выписаны, – пишет в феврале 1812 года „Критическое обозрение“. – Вполне правдоподобны и увлекательны описываемые события. Отдадим автору должное: „некая леди“ прекрасно разбирается в людях и удачно сочетает здравый смысл с фантазией». Особенно понравилась Джейн рецензия на роман, напечатанная в «Британском критике». «Отлично! – якобы воскликула она, ее прочитав. – Рецензенту полюбились как раз те герои, которые мне особенно тяжело дались. Мне кажется, он меня вычислил!» В отличие от ее племянницы Анны, которая, увидев в Чотонской библиотеке роман, сказала, даже в него не заглянув: «Судя по названию, какая-то ерунда». Джейн очень веселилась.

А вот по поводу своего самого первого романа, писавшегося в 1788–1789 годах, веселиться ей не пришлось. А между тем все шло к тому, что «Сьюзан» («Нортенгерское аббатство») станет первой ее опубликованной книгой. В 1803 году лондонский издатель Бенджамин Кросби принял роман к публикации и даже выплатил автору «баснословный» гонорар – 10 фунтов. Но потом издавать «Сьюзан» раздумал. То ли потому, что решил, что пародию на готический роман ему, издателю многих авторов готического жанра, публиковать не пристало. То ли потому, что в эти годы испытывал финансовые трудности. Или же потому, что в 1809 году, пока он тянул с публикацией, вышла другая «Сьюзан» другого автора – повторилась история с «Первыми впечатлениями». Узнав о другой «Сьюзан», Джейн в том же, 1809 году переназвала роман именем главной героини Кэтрин Морленд и послала Кросби письмо, где писала, что, если рукопись «Кэтрин» утеряна, то она пришлет второй, исправленный экземпляр, и подписала письмо «Миссис Аштон Деннис», назвав себя таким образом безумицей: Mrs Ashton Dennis (MAD – сумасшедшая). Кросби избрал тактику «собаки на сене», Джейн же он в своем ответном письме не только не обнадежил, но пригрозил, что, если она предложит роман другому издателю, он подаст на нее в суд, ибо права на издание принадлежат ему. Рукопись, написал Кросби, он готов вернуть – но только в обмен на 10 фунтов, которые Джейн несколько лет назад были выплачены. Справедливо – не придерешься.

Выхода в свет «Чувства и чувствительности» и «Гордости и предубеждения» Джейн пришлось ждать более пятнадцати лет; публикации «Сьюзан» она так и не дождалась, роман вышел в 1818 году, через год после ее смерти, уже под третьим, сегодняшним своим названием – «Нортенгерское аббатство»; так назвала его Кассандра.

11

Из шести романов Джейн Остен (седьмой – незаконченный «Сэндитон») три написаны в Стивентоне, столько же – в Чотоне, последнем пристанище писательницы, где она прожила восемь лет и где теперь находится ее музей. Проведя несколько суматошных, разъездных лет сначала в Бате, потом в Саутгемптоне, переезжая из города в город, с квартиры на квартиру (гостиная и три спальни – самое большее, что Остены могут себе позволить), останавливаясь, порой подолгу, у родственников, – в июле 1809 года миссис Остен с дочерьми и прислугой обрели, наконец, постоянное жилье в Чотон-коттедже, доме, построенном в конце XVII века, бывшем трактире, находившимся в деревне Чотон, на перекрестке трех дорог, в Лондон, Портсмут и Винчестер, всего в пятнадцати милях от Стивентона, – спустя без малого десять лет странствий Остены возвращаются в Гемпшир.

Небольшой дом с садиком за высоким деревянным забором, с шестью крошечными комнатушками с низкими потолками принадлежит, как и Годмершам, Эдварду, жившему по соседству в огромном особняке елизаветинских времен с соответствующим названием «Грейт-хаус»[15], – после смерти мужа миссис Остен даже самую скромную аренду осилить бы не смогла, и Эдвард благородно подарил Чотон-коттедж своим бедным родственникам. Остен-Ли с присущим ему пафосом пишет, что в Чотоне Джейн «наконец-то обрела истинный дом вместе со своими родными и близкими». Писательница была на этот счет несколько иного мнения: «Наш пруд переполнен до краев, дороги грязней некуда, от стен дома веет сыростью, сидим в четырех стенах в надежде, что следующий день будет последним».

Миссис Остен за эти годы сильно сдала, все хозяйство теперь на сестрах, к тому же не оставляют своим вниманием родственники. Нынешний хозяин Стивентона приходской священник Джеймс любит погостить у матери и сестер в деревенской глуши, отчего настроение у Джейн лучше не становится. Жалуется Кассандре, больше некому: «Говорит много и как-то натужно, своего мнения при этом лишен, все повторяет за женой. С раннего утра ходит по дому и хлопает дверьми или надоедает прислуге: непрестанно звонит в колокольчик и требует подать ему стакан воды». Джейн и вообще не любит гостей, считает званые обеды пустой тратой времени, становится церемонной, раздражительной: «Вечер испорчен… очередное разочарование».

Распорядок дня в Чотон-коттедже установился быстро и надолго: утром, до завтрака, музицирование, после завтрака поход в ближайшую продуктовую лавку: за запасы съестного (чай, хлеб, сахар, вино) по-прежнему, как и в Стивентоне, отвечает Джейн, она в семье самая бережливая. «Чай подорожал, – пишет она отсутствующей сестре, – столько платить отказываюсь». После по-деревенски раннего, сытного и весьма неприхотливого обеда (пудинг со свининой, капустный пудинг, пай с овощами, жареный сыр) наступает самая увлекательная часть дня: сестры, вместе с дочерями Эдварда Фанни и Анной, любимыми племянницами Джейн, в личной жизни которых тетушка активно участвует, либо идут в Чотонский парк, где стоит «Большой дом» (не с него ли писался Розингс в «Гордости и предубеждении»), либо отправляются прогуляться в Алтон, городок в миле от Чотона, и возвращаются уже в сумерки. Местные сплетни занимают Джейн чрезвычайно. «Она ужасно любила узнавать новости про местную жизнь, – вспоминает ее племянница Кэролайн Остен. – Это очень ее развлекало». И, что куда важнее, давало пищу для творчества: где еще почерпнуть сюжет и диалог, как не на рыночной площади.

Вечером же члены семьи устраивались у камина и читали; Джейн-читатель была непохожа на Джейн-писателя, она, реалист и сатирик, любила романтическую поэзию, с увлечением читала байроновского «Корсара», зачитывалась стихами Вальтера Скотта, а вот его романы не любила, хотя и отдавала им должное: «Вальтеру Скотту нет никакой необходимости писать романы, хорошие уж подавно, – жаловалась и одновременно смеялась она. – Это несправедливо. Как поэт он с лихвой заработал славу и деньги – зачем же отнимать хлеб у других?»

Или предавались мечтам. Члены семьи, да и сама Джейн (она – скорее в шутку), считали, что уже упоминавшийся нами приходской священник преподобный мистер Папиллон обязательно сделает ей предложение. «Это произойдет в ближайший понедельник, уверяю вас, – подначивала домочадцев Джейн. – В его намерениях я не сомневаюсь ни минуты».

Или же занимались сочинительством: миссис Остен, как и в молодости, писала шуточные стихи (хотя утверждала – чем не миссис Беннет? – что ей не до шуток), Кассандра вела оживленную переписку с подругами, Фанни, почти каждый вечер приходившая в Чотон-коттедж из «Большого дома», садилась за дневник, племянница Анна и тетушка Джейн совмещали рукоделие с литературой. А на сон грядущий, уединившись в их с Кассандрой комнате, Джейн читала сестре вслух написанное за день Анной или ею самой. К Анне, девушке красивой, своенравной, жизнелюбивой, Джейн присматривалась с особым интересом – и не как к писательнице, довольно, к слову, бездарной, а как к прототипу: Эмма Вудхаус из одноименного романа Остен очень на Анну похожа, с нее, утверждают современники, и писалась.

Отметим, что в семье Остенов Джейн никогда не воспринимали как известную писательницу. «Мы вовсе не считали ее очень умной, тем более – известной, – писала впоследствии Анна, та самая, которая сочла «Чувство и чувствительность» ерундой. – Мы ценили ее за другое. За то, что она всегда была с нами очень добра, ласкова и умела нас развеселить». Похоже, что Анна, сама писательница, попросту тетушке завидовала, и Джейн, которая не могла этого не чувствовать, не раз амбициозную племянницу поддевала: «Ты ведь выше всех этих денежных рассчетов, а потому не буду тебя мучить рассказами о своих гонорарах».

Гонорары же в эти годы становились все ощутимее; известность пришла – причем как раз тогда, когда тридцатипятилетняя писательница затаилась в глухой деревне, вела жизнь анахорета и окончательно свыклась с мыслью, что пишет исключительно в стол. Затаиться затаилась, но время от времени, едва ли не каждый год, в Лондоне бывает – по делам и развеяться. И то сказать, в столице издательства, в столице магазины, в столице любимый брат Генри и его жена Элайза, у них открытый, гостеприимный дом и всегда полно гостей, людей, как правило, интересных и нужных. Одному из них, юристу по издательским делам, другу и партнеру Генри Уильяму Сеймуру, Джейн приглянулась, однажды он даже проводил ее до Чотона в почтовой карете и потом вспоминал, что всю дорогу собирался – но так и не собрался – сделать ей предложение… В заштатном Чотоне, когда в дом съезжалось много народу, Джейн хандрила, в Лондоне же – на людях веселилась от души.

И однажды даже удостоилась приглашения посетить библиотеку его высочества принца Уэльского в Карлтон-Хаусе. Принц-регент – гласит очередная легенда – передал Джейн через своего лейб-медика, пользующего и Генри тоже, что он большой поклонник ее дарования, часто ее романы перечитывает, экземпляры ее книг имеются во всех его резиденциях. И что его высочество не возражал бы, если бы мисс Остен посвятила ему свою следующую книгу, что мисс Остен без особого, впрочем, удовольствия (набожная Джейн расходилась с будущим монархом в вопросах морали и религии) и сделала, «не желая, – как она выразилась – показаться самонадеянной или неблагодарной». Первоначальный вариант посвящения был сух и лапидарен: «Этот роман посвящается его высочеству принцу-регенту». Под воздействием издателя, однако, Джейн была вынуждена это посвящение изменить и расширить. «Его королевскому высочеству принцу-регенту посвящает сей труд автор, покорный и почтительный слуга его высочества», – значится сегодня на обороте титула «Эммы». Как говорится, почувствуйте разницу.

На волне успеха принц Кобургский предлагает Джейн через своего капеллана доктора Кларка написать исторический роман в стиле Скотта об августейшем Кобургском доме, на что Остен, верная своему стилю и жанру, отвечает со всей решительностью, что этой чести не заслуживает: «За исторический роман я могла бы взяться разве для того только, чтобы сохранить себе жизнь. И если бы за работой меня не одолевал гомерический смех над собой и своими будущими читателями, я бы повесилась, не дописав первой главы…. Нет, я должна оставаться верна своей манере и идти своим путем. И если даже успех от меня отвернется, я убеждена, что в любом другом жанре меня ждет полный провал». Хороший урок для писателя, который без конца пробует себя в разных жанрах и стилевых манерах.