8

Сентиментальная Марианна выбирает чувство, а вот молодой, подающий надежды юрист из Лимерика Томас Ланглуа Лефрой, с которым Джейн впервые встретилась в том же 1795 году, на балу в ратуше Бейзингстока, а потом, после небольшого перерыва, танцевала еще дважды и в которого впервые в жизни влюбилась без памяти, – счел, что важнее разум. Повел себя с Джейн Лефрой, как пушкинский Германн, говоривший, что он «не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Брачный союз с Джейн обремененный семьей (десять братьев и сестер) и учебой Лефрой посчитал излишеством.

Что мы знаем про первую – и, кажется, единственную – любовь Джейн Остен? Когда они с Джейн первый раз танцевали на балу в Дин-хаусе, Тому, как и ей, шел двадцать первый год. Крупные черты лица, темные глаза, широкая, добродушная улыбка. Шестой ребенок в многодетной семье из провинциального ирландского Лимерика. Успешно закончил юридический факультет дублинского Колледжа Святой Троицы. Исключительно ответственен и работоспособен. В Англию приехал доучиваться, на каникулы перебрался из Лондона в Гемпшир, в Эш, городок в миле от Стивентона, где остановился у своего дяди, так же, как и Джордж Остен, приходского священника.

«Мне стыдно признаться тебе, – пишет Джейн на следующий день после бала сестре, которая в это время гостит у родителей жениха, – как мы с моим ирландским другом, мистером Лефроем, себя вели… Вчера выпила слишком много вина, иначе как объяснить, что сегодня ужасно дрожит рука». После третьего подряд бала Джейн, девушка, как и ее героини Марианна Дэшвуд или Мария Бертрам, решительная, в себе уверенная (с чего бы?), без всякого приглашения отправляется в Эш к Тому и – вероятно, от смущения – так во всеуслышание потешается над скромным, довольно робким ирландским студиозом, что тот в расстроенных чувствах убегает из гостиной.

Джейн, без сомнения, влюблена, она пишет сестре, что Том побывал в Стивентоне с ответным визитом и что это «настоящий джентльмен, хорош собой и вообще очень мил». Вот только, жалуется Джейн, утренний сюртук у него слишком светлый и, главное, «в пятницу мы танцуем с ним последний раз, на следующий день он уезжает». Этот пятничный бал Джейн ждет с тревогой, проговаривается Кассандре: «Ожидаю бала с огромным нетерпением, рассчитываю, что мой друг в этот вечер кое-что мне предложит…» «Кое-что мне предложит» – эвфемизм, его смысл прозрачен. Но Джейн Остен не была бы собой, если бы, снижая пафос, не добавила: «Я ему откажу, если он не пообещает выбросить этот свой светлый сюртук!»

Бал состоялся, но предложения руки и сердца не последовало. Джейн, конечно же, отшутилась: «Сдался мне такой! Уж лучше выйти замуж за мистера Пепиллона – у него превосходные проповеди, или за Джорджа Крэбба – у него чудесные стихи». В действительности же была – опять же если верить Остену-Ли – безутешна. Однако горевала бы, надо думать, куда меньше, если бы знала всю правду: ее избранник не уехал, он бежал, испугавшись, как бы из начинающегося романа чего не вышло. Возможно, впрочем, испугался не столько он сам, сколько его предусмотрительные родственники, которые сочли необходимым употребить власть. То́му, могли рассуждать они, не до романов, он должен доучиться, делать карьеру, содержать семью – старший сын как-никак. К тому же перспектива женитьбы на дочери протестанта, бедного приходского священника, его, католика, человека хоть и молодого, но делового, разумного, вряд ли устраивала.

Какими бы резонами ни руководствовался Томас Лефрой или его родственники, романтические отношения молодых людей быстро зашли в тупик, закончились, не успев начаться. Или на этом их отношения не обрываются? Когда нет или мало фактов, возникают легенды. Вот одна из них, самая смелая. Спустя несколько месяцев после расставания, летом 1796 года, Джейн едет во второй раз в жизни в Лондон – якобы на поиски возлюбленного и якобы даже проводит с ним в столице ночь… А вот еще одна: спустя несколько лет тетушка ирландского Подколесина прибывает в Стивентон, и Джордж Остен, по просьбе дочери («Я из гордости не желала наводить справки»), выясняет, что Том стал адвокатом, что у него в Дублине большая практика и что год назад он женился на некоей Мэри Пол, сестре его приятеля и бывшего сокурсника. Есть и третья легенда, любителям душещипательных финалов она должна понравиться: сэр Томас Лефрой, дослужившийся до лорда-главного судьи Ирландии, написавший солидный труд «Действие исполнительного листа для получения взысканных судом долгов» и доживший до девяноста с лишним лет, не раз вспоминает «тихим, добрым словом» свою давнюю любовь. «До последнего года своей жизни, – растроганно пишет в своем дневнике племянница Джейн Остен Фанни Найт, – он вспоминал, какое безграничное восхищение она вызывала у него в далекой юности»[12].

Чем не испытанный кинематографический прием? Ностальгический взгляд из неприглядного будущего (старость, болезни, бедность, одиночество) вспять, в счастливое, но необратимое прошлое. Вспомним «Леди Гамильтон», или «Железную леди», или «Айрис». Если бы подобный сценарий был и у фильма «Джейн Остен» („Becoming Jane Austen“), героиня, надо полагать, вспоминала бы перед смертью: у нее с Лефроем бурный роман, Лефрой, полный самых радужных надежд, везет любимую девушку в Лондон познакомить со своим богатым дядюшкой (дядюшка оплачивал его обучение в колледже Святой Троицы, и его слово для ирландской родни – закон), но дядюшка, не поддавшись на слезные уговоры племянника, сокраментальную фразу «Дети, будьте счастливы!» произнести отказывается.

9

В преддверии несложившихся отношений с «моим ирландским другом», летом 1795 года, Джейн дописывает первый вариант романа «Чувство и чувствительность». А по следам этой несчастной любовной связи, спустя год после возвращения Томаса Лефроя в Ирландию, осенью 1796-го, начинает второй свой роман и вчерне заканчивает его в августе следующего года. Первый роман, как уже говорилось, сначала назывался «Элинор и Марианна»; второй, которому впоследствии предстояло стать «Гордостью и предубеждением», – «Первые впечатления». Таким образом, едва ли не единственная в жизни Остен романтическая история находится словно бы в обрамлении двух ее первых и самых знаменитых книг.

Первые впечатления от чего? От балов, где Джейн танцевала с Томом, лелея самые радужные мечты и не подозревая об их скором разрыве? Или от наводнивших Гемпшир «душек военных»? С 1794 года в графстве расквартирован Оксфордширский полк внутренних войск, его пребывание сопровождается танцами до упаду, беспробудным пьянством, карточными долгами и, натурально, разбитыми сердцами. В «Гордости и предубеждении» красные мундиры являются не только постоянным, причем далеко не всегда благоприятным фоном развивающейся интриги, но и ее, как теперь выражаются, «триггером».

Работа над «Первыми впечатлениями», однако, затягивается. В августе 1797 года Джейн, как в Стивентоне водится, читает домочадцам роман вслух, но до конца работы еще далеко: брат Джейн Генри справедливо называет метод сестры «замедленным действием» („gradual performance“). Джейн и в самом деле не торопится, домашним хозяйством в угоду литературе не пренебрегает, да и не скрывает, что пишет для славы, а вовсе не «в рассуждении денежного вознаграждения» – хотя Остенам «денежное вознаграждение» совсем бы не помешало.

А между тем Джордж Остен, со своей стороны, уже предпринимает некоторые шаги, чтобы пристроить рукопись Джейн. Остен старший, энергичный и расторопный, хотя и не слишком опытный, литературный агент собственной дочери, не сомневается, что «Первые впечатления» ожидает читательский успех; уполномачивала ли дочь отца стать ее литературным посредником, или он действовал по велению сердца, нам неизвестно.

Остен верит в успех дочери, но не настолько, чтобы не посулить лондонскому издателю Томасу Кэделу, что собственноручно оплатит типографские услуги. «Весь риск беру на себя, – обнадеживает он Кэдела в письме, которое направляет ему из Стивентона. – Если роман не пойдет, внакладе не останетесь». В этом отношении пастор поступил предусмотрительно, ведь имя его дочери не было известно в издательском мире. А вот сравнив в рекламных, так сказать, целях «Первые впечатления» с «Эвелиной» Фанни Бёрни, он допустил ошибку: слава «Эвелин» и ее автора была громкой лет тридцать назад и осталась в прошлом. Кроме того, Остен не сумел объяснить издателю, чем книга дочери может читателя заинтересовать. Да и о том, кто автор романа, он тоже умолчал – тут, правда, его понять можно: признаваться в том, что дочь приходского священника сочиняет романы, не хотелось. Как бы то ни было, Кэдделл предложением Остена не вдохновился и на его письмо (читал ли он его, тем более сам роман?) ответил отказом, о чем Джейн, по всей видимости, так и не узнала. Джордж Остен нежно относился к дочери, хорошо знал, какое значение она придает своим литературным опытам, и огорчать ее не хотел.

И все же у этого романа, в отличие от романа с Лефроем, хеппи-энд состоялся. Ждать его, правда, пришлось полтора десятка лет. 28 января 1813 года в «Морнинг кроникл» появилось сообщение о том, что в лондонском издательстве Т. Эджертона вышел роман Д. Остен – но не «Первые впечатления», а «Гордость и предубеждение»; переназвать роман было необходимо, поскольку в 1801 году роман с этим названием уже выходил в свет. Что же касается нового заглавия, то его писательница почерпнула у своей любимой Фанни Бёрни, но не из «Эвелины», с которой в свое время сравнил роман дочери отец, а из «Цецилии», в пятом томе этого романа один из персонажей, доктор Листер, подводит итог этой грустной истории:

«Вот к чему приводят гордость и предубеждение! Однако запомните: если горести наши проистекают от гордости и предубеждения, то и избавлением от них мы бываем обязаны также гордости и предубеждению, ибо так чудесно уравновешены добро и зло в этом мире»[13].

Роман имел успех; во всяком случае, в конце года, когда Джейн кончает «Мэнсфилд-парк» и начинает «Эмму», полуторатысячный тираж первого издания «Гордости» был целиком распродан, и Эджертон принимает решение книгу переиздать, о чем – забавная и до сих пор актуальная деталь – автору сообщить забывает. Впрочем, с гонораром издатель писательницу не обидел, или почти не обидел: Джейн, по совету отца, запросила 150 фунтов, Эджертон заплатил 110 – сумма для начинающего литератора вполне пристойная. А спустя четыре года, в год смерти Остен, выходит и третье издание «Гордости и предубеждения».

Пресса была отличная. «“Гордость и предубеждение“, – пишет „Британский критик“, – превосходит все романы такого рода, представленные на суд публики». Особое внимание рецензент «Критика» – и не он один – уделяет правдоподобию романа: «Воображение – не самая сильная сторона ее дарования. Она описывает таких людей, которых можно встретить каждый вечер во всех приличных домах, и повествует нам о событиях, что происходят или могут произойти в половине семей Соединенного королевства». Об этом же, в сущности, пишет и главный редактор «Критического обозрения» Уильям Гиффорд: «Очень удачная вещь. Нет ни мрачных лабиринтов, ни пыточных камер, ни ветра, завывающего в бесконечно длинных галереях, ни капель крови на заржавевшем лезвии кинжала – всего того, что так любят горничные и слезливые прачки». А рецензент этого же издания в мартовском номере за 1813 год сравнивает – без особых, правда, на то оснований – Элизабет Беннет с героинями Шекспира; этот персонаж, пишет он, «сообщает роману особое очарование и интерес», с чем не поспоришь. Отмечает рецензент и талантливую обрисовку характеров: «Описание домаших сцен великолепно. В романе нет ни одного проходного (flat) персонажа, который бы отличался навязчивой неуместностью». «В жизни не читал ничего остроумнее», – замечает такой авторитет остроумия, как автор «Школы злословия» Ричард Бринсли Шеридан.