«20 лет назад мне было 13, я учился в школе, и нас всех согнали в актовый зал, велели стать на колени, и секретарь парторганизации – мужеподобная тетка с колодкой орденов на груди – заломив руки, крикнула нам со сцены: «Плачьте, дети, плачьте! Сталин умер!» – и сама первая запричитала в голос. Мы, делать нечего, зашмыгали носами, а потом мало-помалу и по-настоящему заревели. Зал плакал, президиум плакал, родители плакали, соседи плакали, из радио неслись «Marche funebre» Шопена и что-то из Бетховена. Вообще, кажется, в течение пяти дней по радио ничего, кроме траурной музыки, не передавали. Что до меня, то (тогда – к стыду, сейчас – к гордости) я не плакал, хотя стоял на коленях и шмыгал носом, как все. Скорее всего потому, что незадолго до этого я обнаружил в учебнике немецкого языка, взятом у приятеля, что «вождь» по-немецки – фюрер. Текст так и назывался: «Unser Fuhrer Stalin». Фюрера я оплакивать не мог».[279]
В силу понятных причин, количество взрослых людей, хорошо понимавших смысл слов «смерть Сталина», которые, подобно С. Э. Шнолю, не испытывали чувства скорби по поводу кончины «Вождя народов», было не так много.
Ещё меньше было тех, кто понимал, что эта кончина может оказаться спасительной для советского еврейства. Как свидетельствует тот же С. Э. Шноль, в «простой» еврейской среде определённых слухов о предстоящей публичной казни «врачей-вредителей» и последующей депортации евреев на Новую Землю тогда почти не было.
«Почти» – очень неопределённая оценка. Да и Москва, живые впечатления от атмосферы в которой описывает С. Э. Шноль, далеко не вся страна. И Новая Земля – далеко не единственная область возможной депортации. Гораздо вероятнее, что говорили не о дальнем Севере, а о Дальнем Востоке. Вот свидетельство юного ленинградца И. Бродского:
«… семья готовилась к отъезду. Ибо стало известно, что в результате «дела врачей» (в результате сомневаться не приходилось) всех евреев будут перемещать на Дальний Восток, чтоб тяжким трудом на благо своего социалистического отечества они могли искупить вину своих соплеменников: врачей-вредителей.[280] Мы продали пианино, на котором я все равно не умел играть, и которое было бы глупо тащить через всю страну – даже если б и разрешили; отца выгнали из армии, где он прослужил всю войну, и на работу нигде не брали; работала только мать, но и она держалась на волоске. Мы жили на ее зарплату и готовились к депортации, и по рукам ходило письмо, подписанное Эренбургом, Ботвинником и другими видными советскими евреями, которое гласило о великой вине евреев перед советской властью и которое со дня на день должно было появиться в «Правде»».[281]
Так что разные слухи о возможной депортации в разные места с разной интенсивностью циркулировали среди «простого народа». А знали об этом точно только в очень узком кругу очень высокого политического уровня – Политбюро, МВД. Ну, и, конечно, ГРУ.
Я написал «конечно», поскольку не могу себе представить, что планируемые мероприятия такого масштаба МВД никак не обсуждало с руководством ГРУ. Но даже если и так, то трудно предположить, что «по своим каналам» ГРУ не заметило подготовки к такому мероприятию у своих коллег-силовиков.
Вот редкое прямое свидетельство существования таких планов сотрудника МГБ Н. Н. Полякова:
«В конце сороковых, начале пятидесятых годов было принято решение о полной депортации евреев. Для руководства этой акцией была создана комиссия, подчинявшаяся только Сталину. Председателем комиссии Сталин назначил Суслова, а секретарем был я, Поляков. Для приема депортируемых в Биробиджане (в частности) форсированно строились барачные комплексы по типу концлагерей, а соответствующие территории разбивались на закрытые секретные зоны».[282]
Архивы, в которых содержались материалы работы этой сталинской комиссии, конечно же, подверглись тщательной чистке и в хрущёвские времена (было выделено к уничтожению в 1950 г. – 30,7 млн. дел, в 1955 г. – 68,1 млн. дел, 1957 г – 87,1 млн. дел, в 1959 г. – 87,8 млн. дел)[283] и во времена «падения КПСС» в 1991 году.
Вот некоторые подробности об этом от Главного государственного архивиста России 1990–1996 гг. Рудольфа Психоя:
«23 марта 1991 года было принято постановление Секретариата ЦК КПСС «О некоторых вопросах обеспечения сохранности документов Архивного фонда КПСС». Впрочем, речь в этом документе шла о другом – о необходимости уничтожения части документов.
Процитирую постановление:
«В последнее время усиливается опасность захвата партийных архивов антикоммунистическими и антисоветскими силами и использования документов КПСС в деструктивных целях. В этой связи уже сейчас приняты меры по усилению охраны партийных архивов в ЦК компартий Латвии и Литвы, в обкомах партии областей Западной Украины. Однако возникает необходимость более масштабных действий, позволяющих обезопасить архивы КПСС».
Средством «обезопасить архивы» (точнее, организации, создавшие эти документы) должен был стать новый этап «чистки» архивов: «провести экспертизу научной и практической ценности документов Архивного фонда КПСС периода 1946–1985 годов, выделив из него документы… не подлежащие постоянному хранению».
Работа началась. Выступления в прессе против уничтожения документов в расчет не принимались. Экспертизу успели осуществить в 64 республиках, краях, областях страны. Было выделено к уничтожению 6 569 062 архивных дела. Фактически успели уничтожить 2 324 213 дел».[284]
Неудивительно, что после таких чисток архивов сохранилось так мало документальных следов планировавшегося в 1953 году «государственного еврейского погрома».
То, что задумано было именно «общегосударственное дело», оставило следы в немногочисленных свидетельствах очевидцев, сохранивших в памяти факты, документы о которых были уничтожены в архивах. Об одном из них, относящемуся к Литве, рассказал Герой Советского Союза Григорий Ушполис, работавший тогда в аппарате ЦК КП Литвы:
«Вызвал меня тогда к себе руководитель отдела И. Белинский. Он был партийным функционером со сложным характером. И вот он поручил мне поехать на товарную станцию проверить, в каком состоянии находятся эшелоны для отправки людей. Ознакомился на месте с пустыми вагонами. Они были далеки от готовности. Шедший со мной начальник товарной станции заявил, что, мол, «жиды» смогут и в таких вагонах отправиться на вечный покой… Мне стало ясно, что он считал меня литовцем. Поэтому был так откровенен…».[285]
Вот почему особое значение в качестве независимого косвенного свидетельства планов депортации евреев имеет письмо Ж. А. Коваля руководству ГРУ от 7 марта 1953 года.