Стал задерживаться на работе Рогожин. А то… и вовсе пару раз не пришел ночевать. Сказал, что много документов и товар новый завезли, мелочевки, — невпроворот работы. Останется спать в офисе, дабы до открытия успеть.

Верю, конечно, верю своему любимому, но…

Змея, змея не без помощи радетельной все той же моей матери, стала душу язвить.

— Ну-ну, недолго музыка играла: небось, из-за беременности врач запретила интим, да? — кивнула на меня моя личная кара в лице прямой родственницы. — Сбежал кобель? На стороне нашел более сговорчивую? Но ничего, не переживай. Пройдет. Как родишь, пройдет. Все мы это проходили. Пузатые, капризные, с целой вереницей запретов и догм. Такая уж у них порода. Завоеванный трофей… больше не влечет охотника. То ли дело… нечто новое. Это гены, инстинкты. И нечего на них обижаться.

Казалось, в этот миг от ее яда… я удавлюсь.

Сдержалась. С последних сил — сдержалась.

Разворот и, лишь кинувшись за порог, скрывшись за дверями, на лестничной площадке, залилась горькими слезами.

Помчала. Стремглав… помчала.

* * *

На автовокзал — а там билет.

Ничего уже не хочу. Ничего. Да и не выдержу. Не железная я! Не железная! Обещания, человечность, понимание — само собой, но уж… без меня.

Всё это — выше моих сил. Выше, чем я могу выдержать.

* * *

— Вот, — живо влетела я на кухню (не разуваясь). Кинула ей на стол, на ее любимый журнал со сканвордами (что та сутками их разгадывала), заодно отрывая оную от ретивого дела.

— Что это? — округлила очи та. Барская манерность, сдержанность. Интеллигентка чертова. Лучше бы человечности хоть чуток, чем эта ее расписная, лживая вежливость, учтивость.

— Билет. Домой. И те деньги, которые ты мне тогда дала взаймы, когда с Федькой пришли просить приютить. Мне кажется, ма-ма, — откровенно язвительно на последнем слове, — тебе пора. Там уже тебя заждались.

Обмерла, затаив дыхание. Боится и моргнуть. Но минуты моей твердости в решении, велении — и сдалась:

— Так вот оно, да? Это и есть твоя благодарность матери? Помощь, когда так сильно та в том нуждается?

— Обо мне отец всю жизнь заботился, — откровенным гневом. Сегодня я с ней наравне. После всего… что она мне сделала, пыталась и нынче пытается сделать — отныне мы — наравне. И нет там уважения. — Он меня воспитал. А вот ты, что ТЫ для меня такого неоцененного сделала? Когда меня муж выгнал из дома, на порог не пустила? Это? К этому зверю назад погнала? Собственных дочь и внука бомжами по свету пустила? Так что да. Не мать ты мне. И ничем не лучше той же Аннет.

— Я тебя девять месяцев выносила! Родила! Сколько сил и здоровья угробила! А ты… — бешено.

— И то, кесаревым! Ну, хорошо. Как будешь тоже в таком же беспомощном состоянии, как и я тогда, — не боись, заберу к себе и буду заботиться. И не девять месяцев. А сколько придется. Я — не ты. Во мне еще есть… что-то человеческое.

* * *

Собрала. Быстро собрала все свои вещи — и с присущей ей манерой, гордо задрав нос, удалилась прочь, на прощание напомнив мне, что я «истинная дочь того травоядного, что и копейки в благодарность не оставил».