Лекарь невозмутимо уселся в кресло и принялся наблюдать за действием лекарств. Последнее время его всё сильнее беспокоило здоровье Повелителя. Тот как будто с цепи сорвался и, стараясь кому-то доказать, что он ещё молод, крепок и здоров, вёл совершенно безалаберную жизнь, ежедневно обжираясь и опиваясь, а наутро мучаясь жестокими головными болями.

Второй брак Повелителя, на котором так настаивал Большой Совет Нумерии, счастья Палию не принёс, как не принёс и наследника. Две дочери, появившиеся одна за другой, оказались капризными и болезненными, постоянно хнычущими и вечно страдающими от несварения, кожных болячек и приступов судорог. Впрочем, их мать Аруна, дочь лангракса Сентории Писториуса Стейнбока, не обращала на них совершенно никакого внимания.

Красивая, с томной улыбкой и пустым взглядом светло-серых, как сенторийский мрамор, глаз, она то погружалась в слезливую депрессию, забиваясь в угол своей кровати и кутаясь в тёплый платок из пуха горных коз, то носилась по всему дворцу в дурашливом настроении, задирая встречных и оглашая комнаты безостановочным смехом.

Палий, с первых же дней совместной жизни поняв, что этот красивый фасад скрывает неприкрытую глупость, жадность и пустоту, ограничил своё общение с женой нечастыми визитами в её спальню, исключительно для продолжения своего рода.

Жалобы лекаря Лабуса на её безразличие к дочерям и странное поведение он пропускал мимо ушей. До тех пор, пока однажды Аруна, пробегая по двору, в припадке весёлости так толкнула попавшуюся ей на пути Лею, что девочка, отлетев к фонтану, ударилась об острый угол и сломала руку.

От верной смерти Аруну спасли Золотые Мечи, гроздьями повисшие на руках Повелителя Нумерии. Немного успокоившись, Палий собрал Большой Совет и, не слушая никаких возражений, потребовал немедленного развода. Ещё и Лабус подлил масло в огонь разгоревшегося скандала, заявив, что Аруна с момента её появления в Остенвиле не прекращала нюхать порошок из листьев кубука, весёлой травки из Гахара, который в этом городе не смог бы раздобыть разве что полный идиот. Именно этим объяснялась и её непомерная весёлость и приступы неодолимой тоски.

Представший пред гневными очами Повелителя Писториус Стейнбок, бледнея и заикаясь, попробовал свалить вину за поведение своей непутёвой дочери на местное окружение. Но, увидев налившиеся кровью глаза и выступившую на губах Палия пену, мудро решил, что лучше вернуться домой с порченым товаром, чем с отрубленной головой. Пятясь и низко кланяясь, он поспешно покинул Зал Заседаний Совета.

Услышав мощный храп Повелителя, Лабус покопался в своём ящике и, выдав Лурту ещё один пузырёк и строгие наставления выпоить его содержимое строго через полтора часа, тихонько вышел из комнаты.

Он быстро шёл через коридоры и залы дворца, не замечая царившую вокруг предпраздничную суету. Почти тридцать лет лекарь провел в этих стенах и был посвящён во все мало-мальски значимые тайны, витавшие под этими сводами. События последних нескольких недель после рождения наследника, такого долгожданного и призванного утвердить незыблемость власти Палия Первого, зародили в его душе всё укрепляющееся чувство надвигающейся катастрофы, которую он, Лабус, уже никак не сможет остановить.

Вряд ли и кто-то другой был в состоянии это сделать. Большой Совет, благодаря жестокости и нетерпимости Повелителя, в последние годы лишь молчаливо одобрял его решения. Его средний брат Рубелий, с каждой новой дочерью Палия чувствовавший себя всё ближе к трону, только и ждал удобного случая, чтобы, наконец, избавиться от порядком поднадоевшего родственничка. А при удачном стечении обстоятельств – и от второго брата тоже.

Грасарий, младший брат Повелителя, давно уже вёл свою игру, стараясь заполучить в сторонники армию, точнее – её начальника. Свадьба его любимой дочери Инестии и младшего сына доланита Турса Либурга была уже назначена на следующий месяц… Прелестная семейка…

Шустрый растрёпанный парнишка лет двенадцати, сын кухарки Гулиды, выскочил из распахнутой двери с охапкой свежих цветов и чуть не налетел на Лабуса. Шмыгнув носом и пробормотав что-то неразборчивое, но весьма не лестное, он помчался дальше, скользя в войлочных тапках по хорошо натёртому полу.

Лабус вздохнул. Время бежало неумолимо, и никакие его пилюли и настои не могли избавить этот дворец, этот город, да и всю благословенную Нумерию от страшной и неминуемой болезни, имя которой – Гордыня.