— Считаешь, это действенный способ от отказа двигателя? — весело фыркает Ник.

Я кидаю на Никиту убийственный взгляд. Про отказ двигателя это вообще ниже пояса. Самолёт как назло именно в этот момент резко потряхивает, и я чувствую, как мои глаза тут же невольно расширяются от страха.

Аверин вскидывает бровь, перестав улыбаться. Видимо, ужас, написанный на моём лице, его всё-таки впечатлил.

— Может вина попросишь? — советует он уже совершенно серьёзно, — Это точно действенней, чем обращаться к тому, кто, возможно, вообще не существует.

— Не веришь в бога? — не знаю, зачем я спрашиваю. Какая мне вообще разница. Пусть хоть сайентологом будет. Но разговор, даже такой странный, когда оба очевидно не горят желанием общаться, все равно отвлекает.

— А ты веришь? — вопрос Никиты звучит скорее как ироничное утверждение.

Я пожимаю плечами. Почему-то дерзить или отшучиваться на эту тему не хочется.

— Скорее всего да, — тихо произношу.

Ник скользит по мне тяжелым взглядом.

— Ну на твоём месте я бы в молитвах разочаровался, учитывая…

И он замолкает, не договорив. Но по его глазам, впившимся в меня, я и так прекрасно всё понимаю. Что он о Ракове сейчас. О той безобразной сцене вчера на корабле, свидетелем которой Аверин невольно стал. Во взгляде Никиты нет сочувствия или жалости. Скорее злость, неприятие, больно бьющее по моей гордости, и ещё что-то в самой глубине. Тёмное и затягивающее. Я сглатываю, не в силах отвернуться. Чётко улавливаю скрытую эмоцию, заставляющую кровь устремиться с бешеной скоростью по венам. Я слишком хорошо помню её. Желание. Моё лицо вспыхивает, и шум в ушах уже не имеет ничего общего с набором высоты. Как наваждение. Кто-то должен отвернуться. Нельзя же так сидеть и просто пялиться друг на друга.

Раздаётся спасительный звонок о том, что можно расстегнуть ремни. Я вздрагиваю и, заморгав, наконец отвожу от него взгляд. Боковым зрением улавливаю, как Никита утыкается в свой ноут. Мы вновь молчим, словно совершенно посторонние люди, случайно оказавшиеся на соседних креслах.

Когда мимо нас проходит стюардесса, Никита просит её принести белого вина и минералки. Молча протягивает мне полный бокал.

— Нет, спасибо, — я удивленно вскидываю брови. Я не просила.

— Пей, нам ещё садиться. И конфет попроси.

***

Проходит уже два часа полёта из запланированных двух сорока, а мы так больше и не обмолвились ни единым словом. Поначалу давящая тишина буквально выводила меня из себя, заставляя нервно ёрзать в кресле и то и дело кидать из-под опущенных ресниц косые взгляды на своего соседа, делающего вид, что меня просто не существует. Но два бокала вина и время сделали своё дело, и я немного расслабилась. Так даже лучше. Словно и не было ничего. Мы уже давно чужие малознакомые люди, которых ничего не связывает.

Через часа полтора я практически себя в этом убедила. В самолёте транслировали какую-то тупую комедию. И я, надев наушники, присоединилась к просмотру. Но стоило мне только отвлечься на небольшой экран, встроенный в спинку кресла передо мной, как шею, грудь, бедра и особенно голые коленки, выглядывающие из рваных джинс, начало попеременно нестерпимо жечь.

Я застываю, уставившись в экран, покусывая губы. Я уверена, что сейчас, когда он думает, что я не могу увидеть, Никита на меня смотрит. Не просто смотрит, разглядывает каждый миллиметр. Не знаю, почему я так чувствую его взгляд, словно он пальцами ведет по телу, но безошибочно угадываю направление. Кожу остро покалывает то тут, то там. Я пытаюсь не выдать себя, стараюсь дышать ровнее. Экран расплывается перед глазами, превращая картинку в цветастое пятно. Это всё вино и недосказанность. Нужно просто повернуться и сказать, чтобы прекратил, но я оттягиваю и оттягиваю этот момент, испытывая нервное возбуждение от его внимания. Может Аверин и не был никогда влюблен в меня, но в том, что физически я его очень сильно привлекаю, я была уверена. И сейчас, находя подтверждение, что ничего не изменилось даже через столько лет, я ощущаю острое удовлетворение. От того, что желанна даже вопреки. Словно у меня есть власть над ним, которой Ник не в силах сопротивляться. И поэтому я продолжаю сидеть, затаив дыхание и делая вид, что увлечена просмотром фильма, сюжет которого уже давно безвозвратно от меня ускользает.

Вздрагиваю и отмираю я только тогда, когда самолёт ухается в воздушную яму. Чёрт, со всеми этими играми в гляделки я даже про свою боязнь высоты позабыла, но сейчас она обрушивается на меня и придавливает бетонной плитой. Свет в салоне тухнет, а на табло загораются просьбы пристегнуть ремни. Я дрожащими пальцами выполняю указание и сильнее вжимаюсь в своё кресло, пытаясь справиться с панической атакой. Мамочки, да что ж так трясёт. Это же кончится, верно?