– А что за дворянин?
– Да так, из тульских боярских детей, – отозвался Аникита, хорошо разбиравшийся в хитросплетениях русской знати. – Непонятно, правда, откуда у него двор на Москве взялся.
– Что еще расскажешь?
– Казаки что-то замышляют, шляются кругом толпами и с оружием. Трубецкой им пиры, почитай, каждый день устраивает. Да только…
– Что только?
– Да я толком сам не понял, но смеются они над князем Дмитрий Тимофеевичем втихомолку, а он этого и не видит.
– И что сие значит?
– То, что казаки уже решили, кого в цари кричать будут, и это не Трубецкой. А вот кто это, простите, мой герцог, я не ведаю.
– Кстати, а где Анисим?
– Да со мною был, – удивился Вельяминов, – отстал где-то.
– Где, где, – хмыкнул Клим, – к Авдотье, поди, наладился заглянуть, а там кто его разберет, кто кого к тыну прижал да не пускает.
Когда я немного удивленно уставился на Рюмина, присутствующие довольно заржали.
– Ну а чего, – продолжал он, – Анисим, считай, вдовый, Дунька тоже. Ты вон к их семейству благоволишь да дочек ее балуешь.
Тут дверь отворилась, и показался сам стрелецкий сотник. Его приход был встречен новым взрывом хохота, но Анисим, не обращая внимания на смеющихся, почти подбежал ко мне и торопливо зашептал:
– Герцог-батюшка, казак какой-то тебя спрашивает, сказывает – вести важные.
– Что за казак?
– Да кто же его разберет, молодой совсем, а так казак и казак.
– Веди, послушаем, что скажет.
В вошедшем в горницу молодом казаке я с удивлением признал Мишку-татарчонка, джуру старого казака Лукьяна, с которым мы познакомились, едва вошли в Москву.
– Здравствуй, джура, чего расскажешь хорошего? – обратился я к нему.