В это время у Фромма начался роман с Карен Хорни. Они познакомились еще в Баден-Бадене в санатории Георга Гроддека. Затем продолжали общаться в Берлинском психоаналитическом институте. Причем Эрих Фромм был настолько частым гостем в ее семье, что дочери Хорни, оставшиеся после развода родителей без отца, стали думать, что у них появился новый отец. В 1932 году Хорни эмигрировала в США — Франц Александер пригласил ее на должность своего заместителя в Психоаналитический институт в Чикаго. Зная, что Фромм прекрасно говорит по-английски, а также то, что он близок ей по взглядам, она пригласила своего друга в Чикаго, откуда они позднее переехали в Нью-Йорк. Отношения Фромма и Хорни обогатили обоих — он помог ей глубже понять значение социально-экономических структур в жизни человека, она же, в свою очередь, усовершенствовала его познания в психоанализе.

Но и эти отношения оказались недолговечными в силу ряда причин. Практически сразу Фромм заявил, что не собирается вступать в брак с Хорни, так как это якобы угрожает его независимости. Конфликт усугубился, когда в 1937 году Фромм по предложению самой Хорни стал обучать психоанализу одну из ее дочерей — Марианну. В результате он выявил враждебное отношение девушки к матери и сообщил об этом Карен Хорни. Та очень резко отреагировала на его выводы. Не желая принимать их, она фактически обвинила Фромма в том, что своим психоанализом он сам спровоцировал Марианну на такое признание.

Однако главной причиной разрыва отношений стал роман Фромма с темнокожей танцовщицей Катрин Данэм, девушкой талантливой и разносторонней. В начале 1930-х годов она была звездой африканского танца в США. Получив стипендию для обучения в Чикагском университете, где среди ее учителей оказались известные антропологи — Бронислав Малиновский[106] и Альфред Рэдклифф-Браун[107], она участвовала в экспедициях в Вест-Индию, защитила диссертацию по теме «Гаитянские танцы», а вернувшись в Чикаго, создала собственную танцевальную группу. Фромм, познакомившийся с ней, вероятно, в 1938 году, помог Данэм с организацией концертов в Нью-Йорке. Начавшиеся отношения он держал в тайне не только от Хорни, так как формально на тот момент он всё еще не был разведен с Фридой Райхманн. Фромм даже просил своего коллегу и товарища, известного психолога Гарри Салливана разрешить им встречаться в его квартире[108]. Роман психоаналитика и танцовщицы продолжался несколько лет. В 1940 году любовники расстались, оставшись тем не менее хорошими друзьями.

Отношения Фромма с Хорни и Данэм, безусловно, оказали влияние на его первую фундаментальную работу, которую он в эти годы готовил. Еще в середине 1930-х годов он высказал желание написать книгу, где был бы проанализирован авторитарный режим. В 1932 году Фромм слушал доклад коллеги по Берлинскому психоаналитическому институту Вильгельма Райха, в котором тот излагал тезисы будущей работы «Психология масс и фашизм». Среди прочего Райх отмечал, что поражение в Первой мировой войне высвободило в немецком обществе нереализованную агрессию. Для того чтобы спастись от ощущения вины и пережить травму, немцам необходимо было найти «виновных» в этом поражении. Помимо этого обществу требовалась фигура условного «Отца», который укажет правильный путь выхода из кризиса. Только нацисты предложили ответы на эти глубинные запросы немецкого общества и потому стали популярны.

Приходу нацистов к власти способствовали также те ценности, которые формировала патриархальная немецкая семья — беспрекословное подчинение отцу, наказание за инициативность, националистическое воспитание, упрощение роли матери и аскетическая мораль, целью которой является сексуальное подавление. С точки зрения Райха, последнее было особенно важно, так как вело к внушаемости, формированию магического сознания и торможению психического развития в целом. Именно контроль сексуальности обеспечивал контроль над личностью.

После прихода к власти нацисты продолжили формировать путем влияния на институт семьи необходимые им личностные качества — покорность, патернализм, коллективизм, мистицизм, идеологический фанатизм. Общий типаж мужчин, который предполагалось сформировать, можно было охарактеризовать как садомазохистский, когда, с одной стороны, они проявляли садистские наклонности в отношении «чужих» — евреев, коммунистов, пацифистов и прочих, а с другой — были до мазохизма покорны вождю. Идеи Райха и последующие исследования самого Фромма склонили его к мысли написать работу, которую он предварительно назвал «Человек в авторитарном государстве». В 1941 году книга вышла в свет, получив название «Бегство от свободы», и стала мировым бестселлером.

В самом начале работы Фромм задается вопросами о том, что такое свобода как человеческое переживание, какие социальные и экономические факторы способствуют развитию стремления к свободе и почему для одних свобода является заветной целью, а для других угрозой?

Несмотря на то что человек был и остается социальным существом, его развитие характеризовалось таким процессом, как индивидуализация, то есть обособлением от природы и общества. С точки зрения Фромма, этот процесс достиг наивысшей стадии, то есть полного отделения, в эпоху Возрождения и сохраняется до наших дней. До этого момента человек был ограничен так называемыми «первичными узами», которые предполагали отсутствие индивидуальности, но в то же время обеспечивали уверенность: «Эти узы связывают ребенка с матерью, первобытного человека с его племенем и с природой, а средневекового — с церковью и с его сословием»[109]. Процесс индивидуализации закономерен, он происходит под влиянием социальных, экономических и культурных факторов, имеющихся в обществе. В то же время развитие отдельной личности, позволяющее принять подобный ход событий и адаптироваться к нему, отстает от индивидуализации. У человека возрастает чувство одиночества и беспомощности, справиться с которым он может либо посредством подчинения социальным институтам, либо с помощью «спонтанной активности», то есть таких связей с окружающим миром, которые не предполагают отказ от его индивидуальности. К сожалению, в большинстве случаев он выбирает первый путь.

Капиталистические отношения, утвердившиеся в западном мире, усугубили положение человека. Чувства бессилия и изолированности, когда люди вынуждены обеспечивать чужие материальные цели, только усилились: «При капитализме экономическая деятельность, успех и материальная выгода стали самоцелью. Судьба человека состоит в том, чтобы способствовать росту экономической системы, умножать капитал — и не для целей собственного счастья, а ради самого капитала. Человек превратился в деталь гигантской экономической машины. Если у него большой капитал, то он — большая шестерня; если у него ничего нет, он — винтик; но в любом случае он — лишь деталь машины и служит целям, внешним по отношению к себе»[110]. Господство рынка привело к тому, что все сферы жизни пронизаны безразличием. Личности становятся лишь объектами манипуляций и инструментами достижения целей. Люди — товар, качества которого оцениваются и продаются на рынке услуг.

Как же люди преодолевают чувства одиночества и отчужденности, сопутствующие свободе? Фромм описывает несколько путей. Самый распространенный, при котором жизнь наполняется лишь автоматической деятельностью, не имеющей цели и результата, ученый обозначает как авторитарный механизм «бегства от свободы». Человек «отказывается от своей личности и связывает ее с какой-либо внешней силой для получения силы, недостающей индивиду». В данном случае у людей могут преобладать мазохистские и садистские тенденции. Мазохисты испытывают чувства собственной неполноценности, беспомощности, ничтожности. «Анализ людей, испытывающих подобные чувства, показывает, что, хотя сознательно они на это жалуются, хотят от этих чувств избавиться, в их подсознании существует какая-то сила, заставляющая их чувствовать себя неполноценными или незначительными. <…> Эти люди постоянно проявляют отчетливо выраженную зависимость от внешних сил: от других людей, от каких-либо организаций, от природы. Они стремятся не утверждать себя, не делать то, чего им хочется самим, а подчиняться действительным или воображаемым приказам этих внешних сил. Часто они попросту не способны испытывать чувство „я хочу“, чувство собственного „Я“. Жизнь в целом они ощущают как нечто подавляюще сильное, непреодолимое и неуправляемое.

В более тяжелых случаях, — а таких довольно много, — кроме тенденции к самоуничижению и к подчинению внешним силам, проявляется еще и стремление нанести себе вред, причинить себе страдание.

Это стремление может принимать разные формы. Встречаются люди, которые упиваются самокритикой и возводят на себя такие обвинения, какие не пришли бы в голову их злейшим врагам. Другие — больные неврозом навязчивых состояний — истязают себя принудительными ритуалами или неотвязными мыслями. У определенного типа невротиков мы обнаруживаем склонность к физическому заболеванию, причем эти люди — осознанно или нет — ждут болезни, как дара Божьего. Часто они становятся жертвами несчастных случаев, которые никогда бы не произошли без их бессознательного стремления к этому. Такие тенденции, направленные против себя самого, часто проявляются и в менее открытых и драматических формах. Например, есть люди, не способные отвечать на экзаменах, хотя прекрасно знают нужные ответы и во время экзамена, и после него. Другие восстанавливают против себя тех, кого любят, или тех, от кого зависят, совершенно неуместной болтовней, хотя на самом деле испытывают к этим людям самые лучшие чувства и вовсе не собирались говорить ничего подобного. Они ведут себя так, словно наслушались советов своих злейших врагов и делают всё возможное, чтобы причинить себе наибольший ущерб.

Мазохистские тенденции часто ощущаются как чисто патологические и бессмысленные; но чаще они рационализируются, и тогда мазохистская зависимость выступает под маской любви или верности, комплекс неполноценности выдается за осознание подлинных недостатков, а страдания оправдываются их неумолимой неизбежностью в неизменимых обстоятельствах.

Кроме мазохистских тенденций в том же типе характера всегда наблюдаются и прямо противоположные наклонности — садистские. <…> Можно назвать три типа садистских тенденций, более или менее тесно связанных друг с другом. Первый тип — это стремление поставить других людей в зависимость от себя и приобрести полную и неограниченную власть над ними, превратить их в свои орудия, „лепить как глину“. Второй тип — стремление не только иметь абсолютную власть над другими, но и эксплуатировать их, использовать и обкрадывать, так сказать, заглатывать всё, что есть в них съедобного. Эта жажда может относиться не только к материальному достоянию, но и к моральным или интеллектуальным качествам, которыми обладает другой человек. Третий тип садистских тенденций состоит в стремлении причинять другим людям страдания или видеть, как они страдают. Страдание может быть и физическим, но чаще это душевное страдание. Целью такого стремления может быть как активное причинение страдания — унизить, запугать другого, так и пассивное созерцание чьей-то униженности и запуганности.

По очевидным причинам садистские наклонности обычно меньше осознаются и больше рационализируются, нежели мазохистские, более безобидные в социальном плане. Часто они полностью скрыты наслоениями сверхдоброты и сверхзаботы о других. Вот несколько наиболее частых рационализаций: „Я управляю вами потому, что я лучше вас знаю, что для вас лучше; в ваших собственных интересах повиноваться мне беспрекословно“ или „Я столь необыкновенная и уникальная личность, что вправе рассчитывать на подчинение других“ и т. п. Другая рационализация, часто прикрывающая тенденцию к эксплуатации, звучит примерно так: „Я сделал для вас так много, что теперь вправе брать от вас всё, что хочу“. Наиболее агрессивные садистские импульсы чаще всего рационализируются в двух формах: „Другие меня обидели, так что мое желание обидеть других — это всего лишь законное стремление отомстить“ или „Нанося удар первым, я защищаю от удара себя и своих друзей“.

В отношении садиста к объекту его садизма есть один фактор, который часто упускается из виду и поэтому заслуживает особого внимания; этот фактор — его зависимость от объекта.

Зависимость мазохиста очевидна. В отношении садиста наши ожидания обратны: он кажется настолько сильным, властным, а его объект настолько слабым, подчиненным, что трудно представить себе, как сильный зависит от того слабого, которым властвует. И, однако, внимательный анализ показывает, что это именно так. Садисту нужен принадлежащий ему человек, ибо его собственное ощущение силы основано только на том, что он является чьим-то владыкой. Эта зависимость может быть совершенно неосознанной. Так, например, муж может самым садистским образом издеваться над своей женой — и при этом ежедневно повторять ей, что она может уйти в любой момент, что он будет только рад этому. Часто жена бывает настолько подавлена, что не пытается уйти, и поэтому оба они верят, что он говорит правду. Но если она соберется с духом и заявит, что покидает его, вот тут может произойти нечто совершенно неожиданное для них обоих: он будет в отчаянии, подавлен, начнет умолять ее остаться, станет говорить, что не может жить без нее, что любит ее, и т. д. Как правило, боясь каждого самостоятельного шага, она бывает рада ему поверить — и остается. В этот момент игра начинается сначала: он принимается за прежнее, ей становится всё труднее это выносить, она снова взрывается, он снова в отчаянии, она снова остается — и так далее, без конца»[111].

В некоторых людях эти черты объединяются и возникает садистско-мазохистский характер, который Фромм обозначает как «авторитарный» (чтобы подчеркнуть, что речь идет о нормальных людях). Он стал типичным для большей части низов среднего класса в Европе, в частности в Германии, поддержав приход Гитлера к власти. Человек с подобным характером «восхищается властью и хочет подчиняться, но в то же время он хочет сам быть властью, чтобы другие подчинялись ему».

«Для авторитарного характера существуют, так сказать, два пола: сильные и бессильные. Сила автоматически вызывает его любовь и готовность подчиниться независимо от того, кто ее проявил. Сила привлекает его не ради тех ценностей, которые за нею стоят, а сама по себе, потому что она — сила. И так же, как сила автоматически вызывает его „любовь“, бессильные люди или организации автоматически вызывают его презрение. При одном лишь виде слабого человека он испытывает желание напасть, подавить, унизить. Человек другого типа ужасается самой идее напасть на слабого, но авторитарная личность ощущает тем большую ярость, чем беспомощнее ее жертва. <…> Общая черта всего авторитарного мышления состоит в убеждении, что жизнь определяется силами, лежащими вне человека, вне его интересов и желаний. <…>

Лишь отдельные индивиды либо социальные группы могут рассматриваться как типично садистско-мазохистские, но садистско-мазохистские побуждения существуют практически у всех. Менее выраженная форма зависимости распространена в нашем обществе настолько широко, что ее полное отсутствие составляет, по-видимому, лишь редкое исключение. Эта зависимость не имеет опасных черт необузданного садомазохизма, но настолько важна, что ее нельзя обойти молчанием.