— Гениально, герр Алексей! Вот мы и добрались до самого главного — что станет с Европой? А вы, Мария, я вижу, слушаете меня с большим недоверием. Вы не согласны?

— Мне хочется верить, что с Европой ничего не случится. Вы вполне заслужили всю эту красоту и мир. И мне хотелось бы, чтобы этот мир, насколько возможно, был вечным.

— Спасибо за прекрасные слова! Я бы того же хотел желать! Но, увы, вечный мир — это обман. Когда уже совсем скоро Европа перестанет работать, когда прежде гордые и самодостаточные европейцы превратятся в получателей пособий и страховок от корпораций и государства и будут готовы удавиться за каждый даруемый им цент, они перестанут быть народом. Станут коллективным животным, готовым подобострастно припадать к питающим сосцам и в то же время — загрызть всякого чужака, кто осмелится покусится на эту привилегию. А это — война. Сперва этими чужаками будут посторонние: может быть, мусульмане, может быть — китайцы, мало ли у нас гостей, — однако вскоре придет время, когда люди одного прежде круга станут находить врагов внутри себя. Сопровождавшая человечество со времён каменного века борьба за обладание ресурсами власти и богатства сменится борьбой за обладание места в очереди, в которой раздают пищу, комфорт и здоровье. А для элит — борьбой за место среди тех, кто очередями управляет. И когда подобная метаморфоза в полной мере состоится, из европейцев выплеснется весь накопленный за века заряд эгоизма — они станут бороться друг с другом, доносить, преследовать, убивать… Вот именно этого я боюсь более всего!

Кончив говорить, Каплицкий протянул руку с бутылке с Petrus, разлил остаток вина по бокалам и тотчас же сделал глоток из своего. Было заметно, как его пальцы немного дрожат.

— Мне кажется, вы излишне драматизируете, — ответил Алексей после небольшого раздумья. — В природе и жизни редко получается так, чтобы какой-то процесс доходил до своего логического завершения. Обязательно случится что-то непредвиденное и результат окажется другим. Возьмём ваш пример: пусть вы тысячу раз правы, и европейцы, утратив привычку к труду, начнут грызться и гнобить друг друга в очередях за благами, которые им кто-то обязан предоставлять. Но, во-первых, этот «кто-то» — ничего не обязан, рано или поздно он сможет отключить кормушку. Во-вторых — если в очереди начнутся драки и воцарится хаос, в Европу сразу же хлынут волны голодных и целеустремлённых завоевателей. И тогда либо европейцы, повинуясь инстинкту самозащиты, сами вернутся к прежним традициям, либо все чудо-фабрики вместе с их хозяевами и очередями к местам раздачи благ будут сметены дикими ордами. Которые, осев на этой земле, начнут окультуриваться и подобно варварам, разгромившим Рим, через несколько поколений станут называть себя римлянами. В обоих случаях традиция будет восстановлена. У нас бы это всё назвали «диалектическим витком».

— Неужели у вас в России до сих пор преподают диалектику? — изумилась Эмма.

— Дело не в диалектике, — ответил Алексей. — Просто мы привыкли мыслить категориями неотвратимости перемен. И знаем, что какой бы страшной ни была историческая катастрофа, новая жизнь обязательно будет прорастать на старом субстрате.

— Не стану с вами спорить, — вернулся к беседе Каплицкий. — Однако какова окажется цена подобной новой жизни? У нас создано и обихожено столько всего, что если это разрушить даже на небольшую часть — потери будут неприемлемыми. Я готов приветствовать очищающие вихри истории где угодно, но только не здесь. Мы должны думать над тем, как сохранить Европу и избежать худшего. Между прочим, это наша с вами общая задача. России нужна Европа такой, какая она есть, какой она сложилась исторически, а нам необходима в этом деле ваша помощь.

— Чем же помочь сможем? — поинтересовалась Мария. — Ведь вы же сами говорили, что если в нас и есть что-то европейское, так это наш собственный эгоизм?

В ответ Каплицкий рассмеялся.

— Ценю, ценю вашу наблюдательность! Но ваш русский эгоизм не зловреден, поскольку он — это следствие вашей подсознательной привязанности к Европе, стремление добиться аналогичных уровней культуры и комфорта. Но важно совершенно другое: в русском народе сохранилась воля. Древняя и очень сильная воля, не растраченная, как у нас, по всяким пустякам. Вы можете ставить и решать грандиозные задачи, и в этом вам нет равных. Другие народы перед вами бессильны, судите сами. Китай, вот уже как полвека купаясь в золоте, до сих пор не может собраться и преодолеть бескультурие. Отдельные исламские нации грозят цивилизованному миру войной, однако их собственной воли едва хватает на уколы исподтишка. Латинская Америка двести лет твердит о своей «боливарианской исключительности», однако совершенно не в состоянии обеспечить порядок и безопасность на улицах хотя бы своих столиц. Так что из всех наций, у которых предполагается наличие состоявшейся воли, она по-настоящему имеется только у русских. Или вы так не считаете, герр Алексей?

— Почему же нет? Но меня более интересует цель вашего рассуждения, поэтому продолжайте, пожалуйста… Вы говорите дельные мысли — но неужели клоните к тому, чтобы мы пришли в Европу и помогли европейцам воспрянуть? Поделились с вами своей волей?

— А почему бы и нет? — рассмеялся Каплицкий, откинувшись на спинку стула. — Вы уже много раз приходили в Европу. Брали Берлин, Париж, Вену… В отличие от многих своих соотечественников, я не питаю к этим событиям ни малейшей неприязни. Когда ваши солдаты вступали в европейские города, они делились с нами частью своего необычного и свежего миропонимания, частью своей воли. Нам же это шло на пользу. Но всё же обмены подобного рода для сегодняшнего дня совершенно недостаточны. Сегодня, даже если немки или француженки нарожают тысячи детей с русскими генами, в поведении европейцев ровным счётом ничего не изменится. Хромосомы, биология — ведь всё это прошлый век… Нужно формировать новое сознание, новую психологию, новое восприятие космоса. Одним словом — лепить нового человека, беря от разных наций наиболее ценные составляющие. Ваша составляющая, как я уже сказал — это ваша воля.

— В России большинство убеждено, что наша составляющая сегодня — это нефть и газ, — усмехнулся Алексей. — Однако всё возможно, спорить с вами не стану. Только что вы предлагаете делать?

— Россия не просто влиятельная, но ещё и очень богатая страна. Богатая настолько, что вы, по большому счёту, даже не знаете, как своё богатство потратить. Сегодня вы зарываете своё золото в землю — строите дороги, дома, стадионы, стремитесь достичь наших стандартов, но при этом, заметьте, у вас ничего не выходит — Россия не становится ближе к Европе ни на шаг. Ну а мы, укрывшись в своём комфорте и исключительности, тоже не решаем своих проблем. Поэтому пока наука не придумала какие-нибудь особые технологии, нужно вкладывать все силы и средства в объединение элит. Да, я не оговорился, а вы не ослышались, — в объединение элит. Мы не столь различны, Алексей, как это многим представляется. Мы всегда были одной крови. Имеющиеся различия — ничтожны. Влажные дубравы и засушливые степи в чём-то могут разделять население, влиять на образ жизни, привычки, кулинарные пристрастия. Однако географические различия не столь велики, когда речь идет о людях, вырабатывающих национальные цели и добивающихся их воплощения. Различие наших народов объективно, различие наших элит — не более чем гримаса истории, ширма, мистификация.

Каплицкий перевёл дух и за неимением вина отхлебнул из бокала с водой. Мария не могла не воспользоваться паузой:

— Гельмут, вы переоцениваете тех, кого именуете российской элитой. Абсолютное большинство из них — случайные выскочки и негодяи. Значительная часть которых, несмотря на миллиардные состояния и власть, долго наверху не задержатся.

— Не волнуйтесь, я же очень, очень хорошо знаю вашу страну! Все эти случайные люди, подобно пене, поднимаются и в других странах, но потом так же быстро и опадают. У вас их просто образовалось немного больше, чем допускается на Западе, но — уйдут и они, не сомневайтесь. А останутся подобные вам — те, что на протяжении поколений хранили культуру и занимались — я бы так сформулировал — выработкой национальных целей и правил жизни.

— Спасибо за комплимент, — сказал в ответ Алексей, посмотрев на Марию. — Однако я боюсь, что наша личная роль в судьбе России более чем скромная…

— Вздор, никогда так не говорите! Вы же не одни! Людей, подобных вам, в вашей стране сотни тысяч или даже несколько миллионов. Вы образованы — стало быть, вы обладаете пониманием происходящего. У вас есть совесть — поэтому, если вы обладаете пониманием идеала, вы не можете переносить отклонения от него. Ну а если не можете переносить отклонения и намерены действовать — значит, у вас есть воля. Пусть ваша персональная воля слаба. Однако воля сотен, воля тысяч — это уже великая сила!