Ушли шлюпки, а я места себе не нахожу, — не дождусь, когда вернутся. Покамест убитых сложили на большом куске парусины, и поп их отпел.

Вернулись шлюпки: смотрю, Дунайка на борт поднимается! Весь в саже перемазанный, мундир мокрый и рваный, клочьями висит, но лицо довольное.

— Видал, как «Бурдж-у-Зафер», флагман турецкий, взорвался? — спрашивает меня, а сам смеётся. — Не было бы счастья, да несчастье помогло: «Евстафий» сильно горел, и когда мы с флагманом сцепились, огонь на него перекинулся. Как рванула пороховая камера, «Бурдж-у-Зафер» до неба взлетел!

— Ты-то как уцелел? — обнимаю я Дунайку.

— Бог его знает: очнулся в воде, плыву на каком-то обломке. Так за него вцепился, что насилу мне руки разжали, когда наша шлюпка подошла, — улыбается он. — А ты чего невесёлый? — победу славную мы сегодня одержали, а завтра турка вовсе добьём.

— Ерофеич погиб, — отвечаю. — Нет больше моего земного ангела-хранителя.

— Да что ты? Как же это получилось? — Дунайку будто обухом по голове ударили.

— Жизни своей не пожалел, меня спасая. Потом расскажу, а сейчас сил нет… Вон он лежит вместе с другими убитыми — иди, простись…

Опустить тело Ерофеича в море, как обычно моряков хоронят, мы не дали: вырыли могилу на берегу, там его и погребли, а сверху громадный камень поставили. Цела ли эта могила, не знаю, сколько лет прошло…

На следующий день в Чесменской бухте, куда турки сбежали, мы их наголову разбили. Они уже не те были, что накануне, — об атаке не помышляли, лишь бы от нас отбиться. Это их окончательно сгубило: мы из пушек турок жгли, а ещё брандеры, — небольшие корабли, специально для сжигания неприятельских судов предназначенные, — на турок пускали. Такой пожар в бухте учинился, что от флота турецкого остался только один большой корабль и немногие малые судёнышки, брошенные своими командами и попавшие к нам в руки. Турок в Чесме погибло более десяти тысяч человек, а мы одиннадцать матросов потеряли.

Императрице в Петербург я подробное донесение отправил, в котором о матросах не забыл упомянуть — о том, что они вели себя с тем же мужеством, умом, находчивостью и проявляли ту же ловкость и сноровку, как в течение всей этой долгой и нелёгкой экспедиции. И чем больше распространяются по свету слухи об изумительном истреблении большого турецкого флота, писал я, тем громче звучит слава русских моряков!

Донесение это князь Долгорукий отвёз, и Екатерина на радостях наградила его Георгиевским крестом и орденом Святого Александра Невского, а о признании Долгоруким самозваного Петра Третьего и не вспомнила.

Григорию я также письмо направил, где коротко написал и шутливо: «Государь братец, здравствуй! За неприятелем мы пошли, к нему подошли, схватились, сразились, разбили, победили, потопили, сожгли и в пепел обратили. А я, ваш слуга, здоров. Алексей Орлов». Это письмо он потом многим показывал, его переписывали и из рук в руки передавали…

Одержав победу при Чесме, мы всем морем тамошним овладели, и султан срочно мира запросил. Наши успехи могли быть ещё больше, если бы не моровая язва, которая тогда случилась, а пуще того, ничтожно малая помощь, которую мы от единоверцев своих получили. Они оказались обманчивы и непостоянны; к тому же, лакомы к деньгам и добыче, так что ничто удержать их не могло к сему стремлению.

Черногорцы, на которых мы так рассчитывали, тоже надежд наших не оправдали. Самозванец, что Петром Фёдоровичем себя называл, зарезан был подосланным турками убийцей, а после этого в черногорском народе раздоры и шатания начались, и таким образом турки верх взяли.

Я обо всём этом императрице доложил и получил от неё послание, в котором она упрекала наших единоверцев за то, что они плохо подражали русскому примеру храбрости, мужества и твёрдости, и не захотели извлечь себя из-под ига турецкого порабощения, их собственным духом робости, неверности и обмана, сохраняемого над ними. Меня она хвалила за благоразумность и прозорливость, проявленные в сохранении наших морских сил, так пригодившихся для разгрома турок.

— Что же, — сказал я Дунайке, — пора домой вернуться. Константинополь мы, правда, не освободили, и турок в их степи не выгнали, однако в Средиземное море флоту нашему путь открыли, и армии нашей хорошую подмогу сделали. Авось, не осудят нас потомки!

— Поехали, Алехан, — отвечает он, — а то мне что-то совсем невмоготу: то ли лихорадку подцепил, то ли после взрыва «Евстафия» какое-то потрясение в теле произошло. А дома и стены лечат — надо в Россию возвращаться.

Граф А. Орлов на верхней палубе корабля «Три иерарха» в Чесменском бою.

Художник А.Д. Кившенко