— Алехан, а давай заплатим за пятьдесят лет вперёд?

— Зачем? — спрашиваю. — Нам столько не прожить.

— Ну и что? Мало ли, как дела в будущем обернутся — не нам, так России эта бухта пригодиться может.

Теперь уже я его похвалил:

— Молодец, Дунайка! — и толмачу говорю: — Переведи, что мы на пятьдесят лет покупаем. Золота у нас хватит.

У австрияка глаза чуть напрочь не вылезли:

— Вас?!

А Ерофеич давай причитать:

— Господи, за какой-то кусок берега такую кучу золота отвалить! В уме ли ты, Алексей Григорьевич?

— Моё золото, куда хочу, туда и дену, а здесь дело благое: не на себя трачу, для России стараюсь, — отвечаю. — Пусть помянет она добрым словом братьев Орловых, когда нас не станет.

Вот так мы с Фёдором и купили бухту, а после передали её в казну: до сих пор она России принадлежит, а называется «бухтой Орловых».

Вскоре корабли из Кронштадта пришли, привели их адмирал Спиридов и капитан Грейг, потом тоже адмиралом сделавшийся, опытные флотоводцы, — хорошую подмогу я в них нашёл, слава Богу! Кроме того, ещё одного полезного человека подыскал — неаполитанского офицера Осипа де Рибаса, он в морском деле толк знал и в снабжении эскадры изрядную помощь мне оказал. Перейдя на русскую службу, де Рибас затем также в адмиралы вышел и немало способствовал утверждению флота нашего на Чёрном море, а ещё город Одессу основал.

Когда эскадра к бою изготовилась, мы вышли против турок. Тогда же Дунайка проехался по греческим землям, где единоверцы наши лишь ждали сигнала к выступлению. Он зачитал им манифест матушки-императрицы, а в нём, дословно помню, говорилось: «Ударьте на общего нашего врага согласными сердцами и совокупными силами, простирая ополчение и победы ваши до самого Константинополя! Изгоните оттуда остатки агарян со всем их злочестием и возобновите православие в сем ему посвященном граде! Настал к тому час удобный, ибо вся громада неверных сейчас в удалении в нашей стороне и там совершенно будет разгромлена дарованными нам от Бога силами».

И точно, пришли известия, что наша армия громит турок при Днестре и на прочих землях близ границ российских; всё это столь воодушевило греков и иных православных, что они тотчас против турок выступили. Греки принесли Фёдору знамена свои, кои освящены были в монастыре священством православным, а затем розданы отрядам греческим, поклявшимся в верности России. Впрочем, как далее выяснилось, громких слов и пылу единоверцы наши много явили, а воевать по-настоящему не умели, да и не хотели.

Вначале действия наши шли, как по маслу, — мы били турок на море, греки — на суше. Однако не обошлось без конфуза: береговые крепости турецкие крепким орешком оказались; нам бы на суше утвердиться, но мы с моря их взять пытались, не имея достаточного на берегу обоснования, и потому даже то, что с большими потерями приобрели, вновь отдать туркам вынуждены были. Я виноват, чего говорить; есть генералы, которые в своих поражениях кого угодно, кроме себя, винят, но граф Орлов за чужие спины прятаться не привык!..

Между тем, турки флот свой собрали и против нас направились. По счастью, мы их вовремя обнаружили и сперва в Хиосском проливе ощутимый удар по ним нанесли, а затем, в Чесменскую бухту загнав, полностью уничтожили. Дело было жарким: турки по большим кораблям вдвое нас превосходили, по малым — в четверо, и если бы мы проиграли, никому из нас в живых не быть, а чести России огромный урон нанесён был бы. Спиридов и Грейг, на что храбрые воины были, но всё же советовали мне более благоприятного момента для сражения дождаться, однако я приказал немедля битву начинать. Нам подкрепления ждать было неоткуда, а турки могли ещё кораблей своих прислать кроме того, верил я в моряков русских, каждый из которых отвагой, сметливостью и сноровкой трёх и более турок стоит. Наша армия, что сражалась с турками близ границ российских, в иных сражениях намного меньше турецкой была, а сокрушала её до полного разгрома, так неужто русские моряки хуже русских солдат?..

Дунайка со мной полностью согласен был; единственно, просил, чтобы отпустил я его на корабль «Святой Евстафий», на котором Спиридов должен был по самому центру турецкий флот атаковать. Как тут запретишь: если я многих людей на смертный бой посылаю, могу ли брата своего от опасности прятать?

— С Богом! — говорю. — Будь там и сражайся достойно, но помни — если тебя убьют, ни мне, ни братьям нашим до конца дней покоя не знать.

— Ничего, Алехан, где наша не пропадала! — отвечает он. — Вспомни, как на медведя хаживали: так неужто турка не одолеем?!

Отбыл он на «Евстафий», а я на «Трёх Иерархах» остался: мы во второй линии должны были стоять, что для меня было обидно, но смириться пришлось — если бы наш главный корабль погиб, это в сердца моряков могло внести гибельное сомнение в исходе битвы. Впрочем, и на нашу долю выпало немало, как последующие события показали, — а Ерофеич мой это будто предчувствовал. Помолился он усердно, что редко делал, надел чистую рубаху и попросил меня родным его отписать, если что случится.