Вечером я еще не закончила приготовления к ужину, когда пришла Маруся.

– Осуждаешь меня? – спросила она, перехватив ножик и начав ловко резать зелень.

– Да бог с тобой, – ответила я. – Просто беспокоюсь, что дальше будет.

– Что ты заранее нервничаешь? – беспечно ответила она. – Как расстанемся, так поплачем.

– Все бабы, наверное, такие. Бабушка Катя рассказывала, как моя прабабушка первый раз замуж выходила. Она много лет жениха ждала, пока он действительную отслужит. А тут Первая мировая началась, он в плен попал. А в 16-м году его из плена домой отпустили умирать – чахотка. Она сказала: «Хоть день, да мой!» и пошла с ним под венец.

– И сколько дней она с ним жила?

– Два месяца.

– Вот видишь! А я с Андрюшей уже почти четыре!

Мы поглядели друг на друга и захохотали. На кухню заглянула моя гостья с поджатыми губами и сказала:

– Можно бы и не смеяться сразу после похорон.

– Да нам-то с вами какая скорбь? – окрысилась я. – Это Александру покойный двоюродным братом приходился, ему и скорбеть.

– Конечно, захапала денежки чужого человека, чего не посмеяться!

– Слушайте, вы что, наследницей себя считаете? Так оформляйтесь!

– Конечно, записали на покойника байстрючат, все Светкиным выродкам достанется!

– Как у людей совести хватает про детей дурное слово сказать? – поразилась Маруся. – И не боится!

Видно, разговор с Альгисом вывел кузенов из себя, лишив надежды каким-то образом поживиться добром покойного, иначе моя гостья не показала бы своего раздражения. Ведь она, будучи утятинской уроженкой, верила в мой дар предсказания:

– А чего мне бояться?

– Та-ак, – отставив в сторону сковородку, протянула я. – Это кто у нас выродок? Сказать?

– Ты что? – испугалась она.

– Я-то? Да вот думаю, – поставив перед собой ладони, сказала я. – У тебя дочь. А у Александра – никого. Ради кого же он племянников хочет обездолить?